Когда мы все садимся за стол, мама, перед тем как передать отцу контейнер с обедом, на мгновенье обнимает его и кладет голову ему на плечо. Он в ответ гладит ее по волосам и по щеке.
Наблюдая за ними, я думаю о том, что когда-нибудь что-то подобное может случиться со мной и Ксандером. Наши жизни будут так тесно связаны, что любой поступок одного из нас будет влиять на другого до самого конца. Однажды мама пересаживала дерево в питомнике и показала мне его, когда я пришла навестить ее там. Это было маленькое деревце, дерево-ребенок, но оно переплело свои корни с другими деревьями, и нужно было извлекать его осторожно. И когда она наконец вырвала его из земли, оно продолжало цепляться корнями за землю своего старого дома.
Поступил ли так Кай, когда приехал сюда? Привез ли он что-нибудь с собой? Это было бы нелегко. Они следили за ним так зорко, и ему пришлось адаптироваться как можно быстрее. Нет, что-либо реальное пронести было невозможно. Но что-нибудь внутри себя, невесомое? Память о доме, которая питала бы его душу?
Мои кулаки сжаты, ноги ударяют по тренажеру. Я бегу.
Хотелось бы бежать по земле, убежать из дома, в котором царят стыд и печаль. Пот течет по лицу, капает на гимнастический костюм, пропитывает волосы. Я стираю его с лица и продолжаю бег. Оглядываюсь на экран тренажера.
Кривая на экране поднимается вверх, затем достигает высшей точки: симуляция холма. Хорошо. Я достигла пика тренировки, одолела самую трудную ее часть. Тренажер вращается подо мной: он предназначен для бега на месте. Кроме того, он дает информацию о человеке, который его использует. Если вы бежите слишком быстро, вы можете оказаться мазохистом, или анорексиком (человеком, страдающим отсутствием аппетита), или кем-то еще, и вам придется встречаться с представителем Департамента по психологии, чтобы вам поставили диагноз. Если выяснится, что вы так выносливы в беге, потому что по-настоящему любите это занятие, вы можете получить разрешение заниматься атлетикой. У меня оно есть.
В ногах легкая боль; я смотрю прямо перед собой и хочу увидеть дедушкино лицо, чтобы сохранить его в памяти. Если нет надежды, что он вернется, я должна помнить его живым.
Наклон кривой увеличивается. Я не сбавляю скорость. Мне хочется снова ощутить радость от подъема на холм во время восхождения. Свежий воздух. Ветки и кусты, и грязь, и солнечный свет на вершине. И мальчик, который знает больше, чем скажет.
Звуковой сигнал тренажера. До конца тренировки остается пять минут. Это будет оптимальное время для тренировки моего сердца и мышц и для сохранения массы тела. Я должна быть здоровой. Это залог долгой жизни, это делает нас великими.
У нас есть все, что необходимо для долголетия, — идеальный брак, здоровое тело. И мы живем долго и счастливо. И умираем в восьмидесятый день своего рождения, окруженные любящими родственниками, прежде чем нас настигнет слабоумие. Рак, сердечная недостаточность и другие смертельные болезни почти полностью истреблены. Мы ближе к совершенству, чем любые человеческие общества, существовавшие до нас.
Мои родители беседуют наверху, брат готовит уроки, а я бегу в никуда. Каждый в этом доме делает то, что должен. Все будет отлично. Мои ноги топают по ленте тренажера, и беспокойство уходит от меня шаг за шагом. Шаг за шагом шаг за шагом шаг за шагом.
Я устала, не смогу больше сделать ни шага, когда тренажер снова сигналит, замедляется и останавливается. Совершенный хронометраж, запрограммированный Обществом. Моя голова склоняется, мне трудно дышать. На вершине этого холма смотреть не на что.
Брэм сидит на краю моей кровати, поджидая меня. Он держит что-то в руках. Сначала я думаю, что это мой медальон, и в страхе делаю шаг вперед. Он нашел стихи? Но потом понимаю, что это дедушкины часы — артефакт Брэма.
— Несколько минут тому назад я послал сообщение чиновникам, — говорит Брэм. Его круглые глаза смотрят на меня, усталые и печальные.
— Зачем ты это сделал? — спрашиваю я в шоке. Что ему нужно от чиновников после того, что здесь случилось сегодня?
Брэм протягивает мне часы:
— Я подумал, может быть, они добудут немного ткани из них. Ведь дедушка так часто до них дотрагивался.
Надежда выстреливает в мою кровь, как адреналин. Достаю с полки полотенце и вытираю лицо.
— И что они сказали? Они ответили тебе?
— Они ответили, что этого недостаточно. Что это не сработает. — Он стирает рукавом пятна, которые его пальцы оставили на блестящей поверхности часов. И глядит на них так, будто они могут что-то сказать ему.
Но они не могут. Брэм еще не знает даже, как узнавать время. Кроме того, дедушкины часы уже давно не ходят. Это просто красивый артефакт. Тяжелый, одетый в серебро и стекло. Ничего похожего на узкие пластиковые полоски, которые мы носим теперь.
— Послушай, я похож на дедушку? — спрашивает Брэм с надеждой в голосе и примеряет часы на руку. Браслет провисает на его тонком запястье. Брэм, кареглазый, худой и маленький, в этот момент действительно немного похож на дедушку.
— Очень похож, — отвечаю я.
Интересно, а во мне есть что-нибудь от дедушки? Я уже могу сказать, что люблю, как и он, подниматься в горы. Люблю читать Сто стихотворений. Это были его пристрастия, но это и мои пристрастия. Думаю о других дедушке и бабушке из сельскохозяйственных районов, о Кае Макхэме и Отдаленных провинциях, о вещах, о которых ничего не знаю, и местах, которые никогда не увижу.
Брэм улыбается моему ответу и с гордостью смотрит на часы.
— Брэм, тебе нельзя брать часы в школу. Могут быть неприятности.
— Знаю.
— Ты видел, что было с папой, когда к нему пришли чиновники. Ты же не хочешь, чтобы они пришли к тебе за нарушение правил об артефактах?
— Я никуда их не буду брать. Не хочу потерять их. — Он дотрагивается до серебряной коробочки, которую мне дали на Банкете обручения. — Можно, я положу их сюда? Мне кажется, это надежное место. Особенное.
Он неуверенно пожимает плечами.
— Хорошо, — говорю я немного нервно. Смотрю, как он открывает коробочку и бережно кладет туда часы рядом с микрокартой. И даже не смотрит на медальон, который лежит на полке, и я ему за это благодарна.
Позже, уже ночью, когда совсем стемнело и Брэм ушел спать, я открываю медальон и вынимаю из него листок. Не заглядывая в него, кладу его в карман платья, приготовленного на следующий день. Завтра я постараюсь найти какой-нибудь мусоросжигатель подальше от дома и брошу листок туда. Не хочу, чтобы кто-нибудь увидел, как я это сделаю здесь. Теперь это слишком опасно.
Я ложусь в постель и смотрю в потолок, стараясь снова представить себе дедушкино лицо. И не могу вернуть его. В нетерпении поворачиваюсь и натыкаюсь на что-то твердое. Мой контейнер для таблеток. Наверно, я выронила его, когда снимала платье. Не свойственная мне небрежность.
Я сажусь в кровати. Подернутый туманом свет уличных фонарей проникает в комнату через окно. Его достаточно, чтобы видеть таблетки, которые я, отвинтив крышку контейнера, высыпаю на кровать. Мгновение, пока не привыкли глаза, мне кажется, что все таблетки одного цвета. Но потом я начинаю различать цвета. Таинственная красная таблетка. Синяя, которая поможет нам пережить любую непредвиденную ситуацию, поскольку даже Общество не может постоянно контролировать все явления природы.
