— Это предупреждение не тебе, — объясняет мама, — а кое-кому другому.
Отец кладет руки маме на плечи и смотрит ни нее так, будто они здесь одни.
— Молли, клянусь, я не делал ничего предосудительного...
Тут я открываю рот, чтобы сказать о том, что :это я во всем виновата. Но прежде чем отец договорил, а я начала, говорит мама:
— Это предупреждение мне.
Поворачивается и уходит в дом, прикрыв рукой глаза. Я смотрю на нее, и чувство вины пронзает меня, как пила — дерево.
Я не думаю, что это предупреждение маме.
Если бы чиновники могли видеть мои сны, вчерашний сон их бы обрадовал. Конец истории Кая и сожгла в печи, но последний рисунок стоял у меня перед глазами. Красное солнце застыло низко в небе, когда за Каем пришли чиновники.
Вначале я увидела во сне Кая, окруженного чиновниками в их белых униформах, а позади него в красном небе близко к линии горизонта застыли солнце. Я не могла бы сказать, вставало оно или садилось; во сне я не имела понятия о направлении. На лице Кая нет страха, руки не дрожат, он спокоен. Но я знаю, что он боится. Когда красный свет солнца падает на его лицо, оно кажется окровавленным.
Мне не хотелось бы видеть эту сцену в реальной жизни, но я должна знать больше: как ему удалось спастись? Что произошло?
Два желания борются во мне: желание избежать опасности и желание знать. И я не могу сказать, карте из них победит.
Мама почти не разговаривает, пока мы едем вместе в Древесный питомник. Иногда она смотрит на меня с улыбкой, но я знаю, что мысли ее далеко. Когда я задаю вопрос о ее поездке, она отвечает осторожно, и я замолкаю.
Кай едет в том же поезде. Потом мы с ним вместе идем к подножию холма. Я стараюсь держаться дружески, но сдержанно, хотя мне все время хочется взять его за руку, заглянуть в глаза и спросить о его истории: что произошло потом?
Нескольких секунд, проведенных в лесу наедине, хватает, чтобы я потеряла самоконтроль. Я должна спросить его. Мы идем вверх, к тому месту, которое мы в прошлый раз пометили. Когда я дотрагиваюсь до него, он улыбается мне. Это согревает мое сердце и мешает убрать руку. Я просто не знаю, как смогу это сделать, хотя его безопасности я желаю еще больше, чем его самого.
— Кай, ко мне вчера приходила чиновница. Она знает про нас. Они знают.
— Конечно знают.
— Они и с тобой говорили?
— Да.
Для человека, который всю жизнь старался избегать внимания чиновников, он держится удивительно спокойно. Глаза глубокие, как всегда, но в них появилась уверенность, которой я раньше не замечала.
— Тебя это не беспокоит?
Кай не отвечает. Вместо ответа он достает из кармана лист бумаги и протягивает его мне. Листок не похож на оберточную бумагу или бывшую в употреблении салфетку — бумага белая и чистая. Вид но, что писал на ней не он сам. Это что-то распечатанное с порта или скрайба, но как-то незнакомо.
— Что это? — спрашиваю я.
— Запоздалый подарок тебе ко дню рождения. Стихотворение.
Я стискиваю челюсти. Стихотворение? Как? И Кай спешит успокоить меня.
— Не беспокойся. Мы скоро уничтожим его, чтобы не было неприятностей. Его нетрудно запомнить.
Его лицо светится радостью, и я вдруг понимаю, что он немного похож на Ксандера, когда у него такое открытое и счастливое лицо, как сейчас. Я вспоминаю, как увидела Ксандера, а потом Кая на экране на следующий день после моего Обручения. Теперь я вижу только Кая. Только Кая, и никого больше.
Стихотворение.
— Ты его написал?
— Нет. Его написал автор того стихотворения: «Покорно в ночь навек не уходи...»
— Как? — Я в изумлении. В школьном порте нет других стихотворений Дилана Томаса.
Кай качает головой, уклоняясь от прямого ответа.
— Здесь не все стихотворение. Я смог позволять себе только часть строфы. — Прежде чем я успеваю спросить, что он дал в обмен на стихотворение, он немного нервно откашливается и смотрит вниз на свои руки. — Оно мне понравилось, потому что здесь говорится о дне рождения и потому что оно напоминает мне о тебе. О том дне, когда я впервые увидел тебя у воды в бассейне. — Он смущен, и я вижу следы печали на его лице. — Оно тебе нравится?
Я держу в руках листок, но мои глаза так застланы слезами, что я не могу читать.
— Послушай, — говорю я и протягиваю ему обратно листок, — прочти его, пожалуйста, мне. — Я поворачиваюсь и бреду между деревьями, потрясенная красотой его подарка и зыбкой гранью между возможным и невозможным.
За спиной слышу голос Кая. Останавливаюсь и кушаю.
Мой день рожденья начался в воде,
И водяные птицы,
И окрыленные деревья
Над фермами и над головами
Белых пасущихся лошадей
Пронесли мое имя на крыльях,
И я проснулся и встал и вышел в дождливую осень,
Чтобы сквозь ливни дней моих идти
[10]
.
И я снова иду вперед и вверх, не думая ни о пирамидах, ни о красных тряпках, ни о чем бы то ни было, что может заставить меня повернуть обратно. Не заботясь ни о чем, я вспугиваю стайку птиц, которые взмывают в небо. Белое на синем, как цвета Сити-Холла. Как цвета ангелов.
— Они несут в небо твое имя, — говорит Кай, идя следом за мной.
Я оборачиваюсь и вижу, что он стоит среди деревьев со стихотворением в руке.
Птичьи крики растворяются в воздухе, как и сами птицы. В наступившей тишине мы с Каем идем навстречу друг другу, и трудно сказать, кто двинулся первым, Кай или я. Скоро мы встаем совсем близко друг к другу, но не касаясь. Наше дыхание смешивается, но мы не целуемся.
Кай наклоняется ко мне и ловит мой взгляд; он так близко, что я слышу легкое шуршание бумаги в его руке.
Я закрываю глаза, его губы касаются моей щеки. Вспоминаю касание тополиного семечка в ореоле хлопковой ваты в тот день, в поезде. Мягкое, легкое, полное обещаний.
ГЛАВА 24
Три подарка сделал мне Кай ко дню рождения: стихотворение, поцелуй и безнадежную, но восхитительную веру в то, что все еще может быть хорошо. Я открываю глаза и дотрагиваюсь до места на щеке, которого коснулись его губы.
— Я ничего не подарила тебе на день рождения, я даже не знаю, когда он.
— Не беспокойся об этом.
— Что мне подарить тебе?
— Дай мне поверить в это. Во все это. И ты поверь. И я верю.
Весь день его поцелуй горит на моей щеке и в моей крови, и я лелею память о нем. Я целовалась и раньше, но то было другое. От этого поцелуя, а не от моего дня рождения и не от Банкета обручения я буду отсчитывать время. Этот поцелуй, эти слова я ощущаю как начало.
