— Нового землетрясения, например?
— Вам, просвещенному лондонцу, это может показаться смешным…
— Если вы думаете, что я стану смеяться над этим…
— Простите, — оборвал меня кузнец, вскинув руки. — Конечно, я знаю ваши интересы. Я просто пытаюсь объяснить, что местный люд — не ученые и схоласты, и единственное, чего он желает, — это спокойной жизни, да чтобы был хлеб на столе. Они не суют нос куда не следует. И, несмотря на все разговоры о сокровищах, спрятанных в этой земле, вы не встретите ни одного кладоискателя на холме Михаила. Говорят, будто однажды некий человек поднялся туда с молотом, чтобы добыть строительный камень, но внезапно среди ясного неба полыхнула молния. Одним ударом по молоту человека сразило насмерть.
— Это быль или предание?
— В Гластонбери между ними нет разницы. Говорят, что если приложить руки к некоему опорному камню в углу башни, то испытаешь ощущение, будто тебя ударило молнией.
— Наверняка этому имеется объяснение. — Я вспомнил о своем собственном падении на дьявольском холме. — Научное объяснение. Если бы я располагал временем…
— Тогда и вы очень скоро настроили бы старожилов против себя. Им не нравятся те, кто пытается проникнуть в неизвестное. То, что вы зовете наукой.
— Знаю.
— Нел встала на путь… из зыбучих песков.
— Так же, как ее мать?
Монгер улыбнулся своей печальной улыбкой священника.
— Кейт Борроу вырыла себе могилу собственными руками. Быть может, своей добротой, но все равно она виновата сама.
Темнело. Близилась ночь. Было слышно, как за стеной Ковдрей со служанками подавали сидр крестьянам и, возможно, одному или двум коннетаблям. Однако зала, в которой сидели мы с кузнецом, предназначалась только для постояльцев трактира, и мы по-прежнему оставались одни.
— Расскажите. Расскажите мне о ней, — попросил я.
Глава 24
ГРИБНАЯ ПЫЛЬ
Мать Элеоноры Борроу была травницей. Долгие дни проводила она на клочке земли в два акра отвоеванной у моря суши, где мирно растила зелень и овощи — морковь, репчатый и зеленый лук, бобы и капусту, — чтобы продать их на рынке в Гластонбери.
А также лечебные травы. В доме своего мужа, у церкви Святого Бениния, имелась маленькая каморка, где собранные травы сушили, а затем измельчали в порошок. Мать Нел, скромная женщина, предпочитала, чтобы слава за бальзамы, мази и снадобья для зараженных ран и больных животов доставалась мужу.
— Я познакомился с ней больше двадцати лет назад, — рассказывал Монгер, — когда был еще монахом в аббатстве. В то время она работала у аббата на кухне. Это было еще до того, как она привлекла внимание нового врача и научилась применять и выращивать лекарственные травы… И потом стала дружить с аббатом.
После разгрома аббатства она продолжала заниматься лечебными растениями, хотя и не так открыто. Одна женщина, кухарка из аббатства, иногда помогала ей. Затем, при юном короле Эдуарде, в годы протектората
[15]
, когда общество было терпимее, она получила свободу действий и смогла экспериментировать в тех областях медицины, с которыми редко имеют дело целители тела.
— Не все болезни телесны, — объяснил Монгер.
Кузнец рассказал мне об одном человеке, небедном торговце шерстью, который после гибели жены и дочери во время пожара, случившегося в их доме, разуверился в Боге и до того отчаялся, что едва не наложил на себя руки.
— Жуткие головные боли изводили его, — продолжал Монгер. — И надо сказать, что они вовсе не следствие попыток утопить горе в вине. Это нечто вроде агонии, какая возникает внезапно, вместе со вспышками света в глазах, и даже самое темное помещение не дает облегчения.
— Я слышал о ней.
За стеной, в пивной зале, раздавался звон кружек и грубоватый смех Ковдрея.
— Кейт дала купцу какой-то порошок из грибов, — сказал Монгер. — Его надо размешивать в большом количестве воды. Результат поразил всех. Словно божье деяние. Точно какая-то мистика.
В одно прекрасное утро Монгер встретил того купца на вершине похожего на рыбу холма, за восточной окраиной города. Теперь это был другой человек. Он стоял на вершине, вознеся руки к небу, и воспевал красоту мироздания. Говорил, что никогда прежде не видел подобных красок. Позже, в тот же день, купец исповедался Монгеру в трактире «Джордж», в той же комнате, где теперь сидели и мы, и признался, что его душу излечила не молитва и не вера в Святое Писание, но Кейт Борроу и ее грибной порошок.
— Порошок не только снял головные боли, но позволил ему увидеть мир в более ярких красках. — В голосе кузнеца вдруг зазвучало уныние. — Небеса на земле.
Я внимательно слушал его. Ведь то же самое говорили о грибах, которые собирал для меня Джек Симм. Я утайкой готовил из них отвар, который затем распивал вечерами в своей библиотеке, среди книг, в окружении мудрости столетий. Правда, в моем случае я никогда не достигал иного результата, кроме головокружения и легкой головной боли.
— Вероятно, такое зелье пользовалось особым спросом, — осторожно заметил я.
— Но, к несчастью, — ответил Монгер, — имелся — всегда есть — определенный риск. Действие напитка… было непредсказуемо. И, вместо ощущений восторга, частенько случались такие видения, какие не приснятся даже в самом кошмарном сне. Понимаете? Рай или ад. Что выпадет.
Эликсир счастья или кошмара. Я слышал разные толки о нем в Нидерландах год или пару лет назад, хотя тогда его, кажется, называли эликсиром жизни — никогда не знаешь, чему верить.
— И поскольку предугадать действие напитка невозможно, — продолжал Монгер, — Кейт Борроу давала его лишь в крайнем случае. Например, против жуткой головной боли, или если имелись основания предполагать, что кто-нибудь настолько несчастен и убит горем, что готов отправиться в лес, прихватив с собой кусок крепкой веревки.
— Помимо того торговца шерстью, кому еще?..
— Кейт испытывала воздействие зелья на себе. Только с осторожностью, в малых количествах. Мэтью тоже однажды попробовал отвар — говорит, всего один раз. Они следили за тем, чтобы тот, кто принимал зелье, никогда не оставался один, иначе можно причинить вред самому себе.
— Каким образом?
— Об этом чуть позже.
— Значит, эти… — Я вспомнил слова Сесила. — Эти видения…
— Я… — Монгер заколебался. — Я слышал, что действие зелья зависит то того, где его принимаешь. И думаю, кроме того, зависит от настроения человека в момент приема.
Я ждал продолжения. В комнате сильно стемнело, и я больше не мог разглядеть лица кузнеца, не говоря уже о том, чтобы прочесть его чувства.
