…рай. Авалон.
И тогда я услышал эти слова, тихие, но отчетливые.
Всякая алхимия зависит от Солнца и Луны. Солнце — ее отец, Луна — мать, и всем доподлинно известно, что красная земля питается лучами Солнца и Луны.
Солнце было в моей голове. Жар жег мой разум, как раскаленные газы Солнца. А Луна…
…Луна ждала Солнце.
Я шел к вершине дьявольского холма.
Что ты видишь?
Небо.
И?..
Башню.
Подойди к ней. Прислони ладони к ближайшему углу на уровне груди.
Я открыл руки, и камень, что я держал, выпал. Я потерял связь с землей. Дрожь охватила руки и грудь, меня отбросило в сторону, но на этот раз я не упал.
Не упал.
Галун, который я держал в руке, снова сросся с высоким камнем, чей дух обитал в башне на вершине холма. И башня, и камень жили во мне, когда я спускался по склону, манимый плеском воды в Кровавом источнике у подножья холма. Я катился, скользил, поднимался и снова катился по склону холма, оставляя позади разодранные в клочья одежды, и она ждала меня — без плаща, без платья, без нижней рубахи, — но она только призрак в прозрачном воздухе.
Призрак. И нежность травы, где лежали мы вместе. И нежность губ, и башня, и колодец, что разверзся средь зарослей. И потом, вобрав в себя всю энергию, башня провалилась в колодец и исчезла в глубине. И потом — о мой Бог, — язык между перекрестившимися зубами, и зеленоватые глаза в серебристой воде, поток белого света, света тысяч свечей, реки белого света потекли сквозь меня.
И потом, чуть позднее, солнце взошло в моем сердце.
И я отправляюсь на Авалон, к честнейшей из дев…
…и она излечит мои раны и исцелит меня.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Суеверие требует легковерия, так же как истинная религия требует веры. Глубоко укоренившееся легковерие столь могущественно, что может быть принято, в ложных религиях, за способность творить чудеса. Ибо, если иной твердо верит, что его религия истинна, даже если сей факт есть заблуждение, он поднимает свой дух легковерием, пока не уподобится вождям и первосвященникам той религии. Кажется, лишь в таком состоянии оный способен сотворять дивные вещи, неподвластные пониманию тех, кто пребывает в здравом и трезвом уме.
Корнелий Агриппа (1486–1535)
De Occulta Philisophia
Глава 32
СЛОВО
Я проснулся перед рассветом — будто проспал несколько дней. Или, точнее, я будто не спал несколько дней подряд. И мое тело…
…я ощущал свое тело не так, как прежде. Потянувшись в постели, я вдруг почувствовал его целиком — от ступней до самой макушки, а между ними медленное биение беззаботного сердца. И я чувствовал…
Цельность. Я чувствовал свою цельность. Полноту. Завершенность. Во мне будто сияло солнце, его священные лучи открывали для меня путь к вожделенной свободе, и я повернулся, чтобы обнять…
Пустоту.
Как только рука опустилась на холодную постель, меня охватил ужас. Я раскрыл глаза, словно дверь в темноту. Присел. Увидел пустой стул, пустой стол. Пустую кровать. В полумраке комнаты я был один.
Ушла. Провела свой алхимический опыт и ушла. Я растерялся: неужели это был только сон, ночные похождения души? Упал на постель. Тяжелая пустота наполнила мое тело.
И потом, едва лицо скользнуло между подушками, ее запах вернулся ко мне, полузвериный мускусный аромат ее тела, и дыхание застряло в моей груди.
Боже. Господи, Господи…
Я выбрался из постели и понял, что я совершенно гол, холодный рассвет кусал мою плоть. Но я испытывал чувство неги, впервые в жизни холод доставлял мне удовольствие. Я стоял, наслаждаясь пульсацией и томным покалыванием в своем теле, будто все звезды зажглись во мне. Другие мужчины тоже ощущали такое? Все ли мужчины испытывают эти чувства после?..
После того, на что почти без сомнений указывает помятая постель и исходящий от нее аромат. Растроганный до слез, я снова лег на кровать, окунув лицо в сладостный запах, и едва я закрыл глаза, как вновь поднялся туман, чехарда образов, луна и вода, земля и…
…огонь. Даже огонь был мне приятен.
Боже!
Я снова поднялся с кровати и медленно подошел к окну. Прикоснулся к нему. Как необычно было стекло… Как дивно было глядеть сквозь него…
Разумеется, произошло что-то еще. Нечто более существенное, нежели действие порошка, — пусть даже благодаря снадобью для меня отворилась дверь во внешний мир. Но, если разобраться, все случилось так, как случилось, только благодаря Нел, и ее участие имело название. Для него было придумано слово.
Нижние квадраты окна, выкрашенные в оранжевый, красный и голубой цвет, отражались яркими красками в лужице на подоконнике; я залюбовался ее красотой и, должно быть, простоял так несколько минут…
Ах да, слово.
Оно всегда было с нами, превратно истолкованное, вечно гонимое. Церковники наделили его дьявольским смыслом — те самые святоши, что проповедовали нам открытость к высшим влияниям.
Мокрые крыши за окном зардели красным сиянием. Я поднял глаза к первым лучам восходящего солнца, накатившим на ветхие бастионы ночных облаков. Дрожь бежала по всему телу. И я произнес это слово, прошептал его медному пламени новорожденного дня.
Магия.
Потом я встал на колени и начал молитву.
— С вами все хорошо, доктор Джон? Вид у вас…
Ковдрей, в суконном переднике, с грубой седой щетиной на лице и тревогой в глазах, стоял у подножья лестницы.
— Все хорошо, благодарю вас, — ответил я.
Я словно первый раз в жизни услышал собственный голос. Тонкий, незрелый, мальчишеский голос.
— Кажись, все плохо спали прошлую ночь, — заметил Ковдрей. — Вроде как самая жуткая буря за целую зиму.
Мне хотелось бы возразить ему, сказать, что это лучшая буря из бурь. Но что-то удержало меня. Спускаясь по ступеням, я по-прежнему ощущал себя так, будто мое тело парит, словно световой луч, но хорошо понимал, что должен покончить с благостным волшебством своих чувств, прежде чем они перейдут в безумство.
— Вы видели Нел Борроу?
Ее имя отныне было для меня свято. Теперь оно звучало словно воззвание к ангелу.
— Нет. — Выражение лица Ковдрея стало пустым. — Вчера не видел весь день.
Конечно же, он видел ее, даже предложил комнату на чердаке, однако осторожность Нел заслуживала похвалы, и я прекратил расспросы. Она все равно потихоньку ушла бы еще до рассвета, чтобы никому не доставить хлопот. Именно это она и сделала: потихоньку ушла.
