Монгер, став немного спокойнее, кивнул в сторону Дадли.
— Ваш спутник, доктор Джон, из… э-э… королевской комиссии древностей?
— Многое теперь открыто. Мастер Робертс… знает все, что известно мне.
— Тогда вам обоим следует знать, что это только начало. Файк, как мировой судья, наделен полномочиями усмирять всякие гражданские волнения и беспорядки и намерен использовать свою власть в полную мощность.
— В этом городе есть беспорядки?
— Беспорядками можно назвать что угодно, даже скопление людей, пришедших оплакать смерть булочника. Я постоянно всем говорю, чтобы не высовывались на улицу, но люди не слушают. Не видят они, что грядет.
— Простите мою лондонскую наивность, — вмешался Дадли, — но что же такое грядет?
Монгер прошел к дворовым воротам, выглянул на улицу и вернулся. Заметно похолодало.
— Бурю объявили недобрым знамением. Будто Господь страшно разгневан на Гластонбери, и город вот-вот утратит свою святость, как собственная обитель Иисуса в Англии. И если в домах учиняют обыски, избивают людей, так на то ясная божья воля искоренить ложную веру в городе грешников.
— И город получит прощение, лишь пройдя через суровые испытания? — заметил я.
— Для служащего по части древностей, доктор Джон, ваше понимание провинциальной теологии на удивление точно. Любое скопление людей можно истолковать как беспорядки и беспощадно расправиться со смутьянами. Всякого, кого назовут колдуном или ведьмой, из личной корысти либо по принуждению… Сосед будет доносить на соседа.
— Неужели никто не противится этому? Куда смотрит викарий?
— Куда прикажут. Викариев у нас два, один из которых — невежественный чинуша, который едва может прочесть Писание.
Как и многие другие священники в то время — время раскола. И если где и требовался мудрый, образованный священник, так это в Гластонбери.
— Где миссис Борроу? — спросил я.
— Ее увезли в Веллс. Особое заседание выездного суда назначено на понедельник.
— Каково обвинение?
— Пока неизвестно. В любом случае, готовится обвинение в преступлении, за которое полагается смертная казнь, иначе дело вел бы сам Файк.
— Кто будет судьей?
— Это имеет значение? Здесь у них круговая порука.
Время близилось к ночи. Последние лучи солнца подсвечивали облака за башней церкви Святого Иоанна Крестителя. Вулли смерил взглядом стену пекарни.
— Надо бы вынести тело старика из дома. Весь день пролежал в тепле.
— Подождем до полной темноты и вынесем. — Монгер опустил руку на плечо Вулли. — Для Гластонбери еще не пришло время провонять сладковатым смрадом тления.
Я подумал о том, что говорила мне Нел, сравнивая город с открытой раной… заражение и гной, умерщвление плоти. Я повернулся к Монгеру, но в темноте не смог прочесть выражения его лица.
Позже мы с Дадли спустись в пивную трактира «Джордж», чтобы обсудить дальнейшие действия, однако место оказалось неподходящим. В чаду свечного сала то и дело вспыхивали горячие угли насилия и жестокости, подобно бликам вчерашней грозы.
Ковдрей подавал выпивку сам; никто из женщин не помогал ему в тот вечер, а завсегдатаев заведения — крестьян и торговцев овчиной — заметно потеснили коннетабли. Последних сидело около двадцати, и кое-кого из них я начал уже узнавать.
Весь этот сброд вел себя, как стадо свиней у кормушки. Как только кружки пустели, они беззастенчиво лезли к прилавку без очереди, и всякий, кто осмелился бы возражать, горько пожалел бы о том, что не остался сегодня у домашнего очага. Одного человека сильно избили ногами у меня на глазах, и несчастный долго стоял на четвереньках, истекая кровью из рассеченного уха. Позже завязалась жестокая драка между коннетаблями из Уэлса и Тонтона. К девяти часам вечера лавки уже сверкали от пролитой крови и сидра.
Обстановку разрядил здоровяк со всклокоченными седыми волосами и сломанными зубами, тот самый, что командовал налетом на дом Мэтью Борроу. Разведя дерущиеся стороны, он поднял большую бутыль и присоединился к своим.
— Никогда не видел, чтобы так долго, почти два часа.
— Иди ты!
— Да говорю ж тебе! Коротышка был, коренастый, шея — как у свиньи. Почти не двигался, повис, как мешок муки.
— Как это они узнали, что он не сдох?
— А, так они-то все думают, что сдох… приходят обрезать веревку, и вдруг раз — он скалит им зубы. Вот так: бляяяяямс! Все лыбится и лыбится, и тут они повисли у него на ногах, все трое.
— И что?
— Что, что… помер. Только тогда и помер.
— С лыбой на роже?
— Мощная шея, знаешь. Такие держатся долго. Вот бабы — смотреть не на что, большинство из них…
— Кажется, нам пора, — тихо сказал мне Дадли.
Мы встали из-за стола, но что-то заставило меня задержаться. Я остановился у лестницы и опустил глаза на свои сапоги.
— С бабами слишком быстро, — произнес звонким голосом кто-то из собеседников. — У них нет сил сопротивляться.
— Ну, не скажи, — возразил седобородый. — Это смотря что за баба. Если тощая да костистая, как воробей, то может держаться долго. Не хватает весу, чтоб натянуть хорошенько веревку.
— Джон…
Дадли взял меня за плечо. Я узнал Бенлоу, торговца костями. Он ссутулился над кружкой и был пьян.
— Бывает, смешно так они пляшут, — многозначительно заметил человек невысокого роста. — Ножками туда сюда.
— Тебя интересует только одно, Саймон: заглянуть им под юбку!
— Занятно посмотреть, что там под юбкой, когда баба на виселице, — ответил Саймон, заливаясь смехом.
Потом мы ушли, но я плохо спал в ту ночь.
Глава 37
ЕРЕСЬ
Хотя выпил я всего маленькую кружку, на другое утро еле стоял на ногах. Голова разрывалась от боли — так же, как мое разбитое сердце. Сны прошлой ночи окрасились мраком и стали похожи на картины одного сумасшедшего художника, которые я видел в низинных землях. Крошечные мужчины и женщины роились вокруг меня, словно бесноватые насекомые. Или черви, которых будто бы видел Файк на вершине дьявольского холма. Они извивались вокруг моих ног, пока я брел по бесконечным эфирным холмам Гластонбери, манимый далеким звоном церковных колоколов. Вечно недосягаемых… Как только я добирался до первой церкви, от нее оставалось лишь эхо, смешавшееся с криком ворон, а люди-черви по-прежнему преследовали меня, извиваясь и ползая возле моих сапог. Кое-кто из этих крошечных карликов хватал меня крошечным топором по ногам, причиняя мне боль. Потом я снова слышал звон с другой отдаленной церковной башни и снова трогался в путь, но, когда доходил до места, все повторялось. И так до рассвета.
