— Я так понимаю, вы хотите меня спросить, — ответил Ковдрей, — предпочитают ли некоторые господа, наделенные властью, делать вид, что не замечают определенные занятия мастера Бенлоу?
— Взамен на… некоторые услуги?
— Кое-кто так и думает.
— А где он берет эти кости? В принципе?
— Доктор Джон…
— Вас это не коснется, Ковдрей, я обещаю.
— Ай… — просипел он, вытирая тыльной стороной руки нос и губы. — Обещанного три года ждут.
Яркий солнечный свет лился сквозь открытое окно, и даже грубая щетина Ковдрея переливалась золотом. Я выдержал паузу.
— Большинство костей Бенлоу покупает, — ответил Ковдрей. — Чаще у бедняков, которых нужда заставляет по ночам раскапывать могилы или вламываться в заплесневелые гробницы. Он не занимается грязной работой. Снимает сливки.
— Сливки?
— Старые кости, новые… для него они все как алмазы.
— Он показал мне свой склеп.
— Я бывал там, — сказал Ковдрей. — Хватило одного раза. Этот человек не в своем уме. Любит… чего не должно любить.
— Мужчин?
— Если бы это было самое страшное… Он любит мертвецов. В бедняцкой семье помрет сын или дочь… так если нету какой заразы, он предлагает им продать ему тело. Говорит, якобы для медиков из анатомического театра в Бристоле. На самом же деле… тело часто так и остается в его доме.
— О, Боже.
— Мой совет — держитесь подальше от его спальни.
Я вспомнил удушливый ладанный запах у лестницы на чердак. Тем временем Ковдрей снова взялся за метлу, колтыхая ею в ведре.
— Он приходил сюда, доктор Джон. Спрашивал вас.
— Когда?
— Вчера пару раз. Сказал, будто ему показалось, что вы хотели с ним встретиться.
— И что вы ответили?
— Сказал, что если бы вы хотели его увидеть, то знали бы, где его найти, и не стали бы тащить его в мой трактир.
Ковдрей поднял метлу, затем энергично уткнул ее в пол, и вода растеклась грязной лужей по каменным плитам пола.
Я не стал разыскивать Бенлоу. Если кости, найденные в саду Нел, давал он, то я был бы самым последним человеком, кому он признался бы в этом. Остаток утра я бродил по улицам Гластонбери, главным образом один на один с мрачными мыслями.
Что бы я мог представить сэру Эдмунду Файку, дабы заставить его отвести подложные свидетельства против Нел Борроу? Только секрет, который он пытался выведать у аббата Уайтинга. Хоть кто-то да должен был знать об этом.
Но если отзывать обвинения против нее было поздно, тогда мне непременно следовало идти в суд — странный суд в странном городе, — чтобы изложить свои доводы перед враждебно настроенным выездным судьей, уже натравленным Файком.
Я прислонился к освещенной солнцем монастырской стене, вспоминая о своем судебном процессе, когда против меня выдвинули обвинение в попытке убийства королевы Марии с помощью магии. Обвинение, построенное на лжесвидетельстве и моей репутации астролога в то время, когда сама астрология многими воспринималась как ересь. И тут я в ужасе понял, что улики против Элеоноры Борроу были так же тверды, как стена, на которую я оперся.
Если только Нел не знала чего-то еще.
Около полудня стук копыт заставил меня спешно вернуться в «Джордж». Кэрью и с ним трое спутников остановили лошадей возле ворот конюшен и начали спешиваться. Кэрью бросил поводья конюху как раз в тот момент, когда я переходил на другую сторону улицы.
— Ну, как вы тут, доктор Джон?
Казалось, он пребывал в добром расположении духа. Недобрый знак.
— Вы из Уэлса?
— Оттуда, — ответил он. — Чудесно провел время. В такой денек мысль о том, что Иисусу пригляделся этот уголок Англии, кажется вполне вероятной. — Он не взглянул на меня. — Чувствую, хотите узнать насчет вашей встречи с ведьмой.
— Когда?
— Вели Ковдрею подать мяса, — сказал он одному из своих спутников. — И сидра чтоб самого лучшего, а не этой мочи. — Затем он ответил мне через плечо. — Сожалею… но не сегодня.
— Когда же?
— И не завтра.
— Кэрью, не…
— И даже не послезавтра, — весело ответил он. — Ведьма не желает говорить с вами. Или даже не хочет видеть вашего бледного ученого лица.
— Вы лжете.
Я онемел от неожиданности. Один из его помощников резко глотнул воздуху и отскочил на шаг назад, когда конь решил опорожнить кишечник, и лицо Кэрью сделалось вдруг пустым, как грифельная доска.
— Что вы там сказали? — Я подошел прямо к нему. — Вы негодяй, Кэрью. Почему я должен верить, что вы вообще виделись с ней?
Кэрью, казалось, даже не шевельнулся, и я понял, что произошло, лишь когда оказался в грязи у его ног. Кэрью потер кулак, и я почувствовал жар на лице от удара. Потом появилась боль, и я понял, что Кэрью, наконец, нашел повод сделать то, что давно хотел.
— Почему должны верить? — сказал Кэрью. — Потому, доктор, что вы говорите с человеком чести.
Легким толчком сапога он повалил меня спиной на теплую кучку конского навоза и прошел мимо меня в трактир.
Глава 39
НЕЧЕГО СКРЫВАТЬ
Доктор Борроу оказался на месте, в своей хирургической — снимал повязку с руки женщины. Я присел и начал наблюдать за его работой. Вопросы, точно назойливые мухи, роились в моей голове.
— Лучше пока не поднимать ребенка этой рукой, — советовал Борроу больной. — Не хотелось бы, чтобы вы возвращались сюда… если только с деньгами, конечно. Или, если не будет денег, то сойдет недельный запас молока.
Доктор улыбнулся. Я просто не понимал, как он мог быть таким спокойным. На его щеке возле уголка рта остался шрам, губа опухла, однако я заметил, что он не прикасался к своим ранам ни пальцами, ни языком.
После ухода больной Борроу заткнул пробкой склянку с окопником, спутанной травой в темно-коричневом масле, и поставил ее на полку вместе с другими аптекарскими сосудами.
— Пришли ко мне за бальзамом, доктор Джон?
— Мм… нет. — Я не удержался и прикоснулся к скуле. Говорить стало больно. — Оступился и… это неважно. Я к вам по другому делу. Перейду сразу к сути, доктор Борроу. Я думал защищать вашу дочь в суде.
— Понимаю.
— Я изучал право. И ненавижу несправедливость. Я просил сэра Питера Кэрью устроить встречу с ней, чтобы подготовить дело. Полчаса назад он вернулся из Уэлса и заявил, что она не желает видеть меня.
Борроу кивнул. Во всяком случае, мне так показалось. Доктор представлялся мне полной противоположностью Кэрью — умным и миролюбивым человеком, в ком соблюдался правильный баланс внутренних жидкостей, хотя в его движениях и речи ощущалась крепкая смесь меланхолика и флегматика в равных пропорциях.
