— Порошок видений? Вы это имели?…
— Думаете, никто не поощрял ее риск? Да любой чертов полоумный монах мечтает о видениях… чем бы они ни были вызваны: хоть кровавым бичеванием плоти, хоть постом до полуголодного обморока. Все годы, что она потратила на угождение их бесплодным стремлениям… мне это отвратительно.
Доктор приподнялся, опираясь обеими руками о стол и тяжело дыша. Дадли молчал, уйдя в себя.
— После казни, — продолжал Борроу, — Файк заявился ко мне со своими людьми — я знал, что это случится, — вывернул наизнанку весь дом и забрал все снадобья Кейт.
— Он искал порошок? — спросил я.
— Чтобы уничтожить все составные части микстуры, вызывающей жжение, — так он мне объяснил.
— И чего же, по-вашему, он больше всего боялся: жжения или видений?
— Он не называл их видениями. Усматривал в них прямой путь для людей в объятия бесов. Так что он забрал все, что только сумел найти в ее мастерской: пузырьки, разновесы, снадобья, бумаги… с тех пор как Кейт научилась писать, она находила особое удовольствие предавать все свои мысли бумаге. Надеюсь, Файк и его школяры потратили немало бесплодных недель, пытаясь найти в них… тайны.
— Тайны… — Я сурово взглянул на доктора Борроу. — Те тайны, в которые ее посвятили монахи?
— Ради этого вы и пришли, не так ли? — ответил он. — Древности. Королева или кто-то из ее приближенных прослышали о тайнах и решили, что непременно должны обладать ими.
Я промолчал.
— По моему убеждению, если хотите знать, у монахов Гластонбери не было иных тайн, кроме секрета обогащения.
Я не был расположен к спору на эту тему.
— Значит, Файк все забрал?..
— Все, что сумел найти. Некоторые бумаги я заблаговременно вынес из дома. Мне они безразличны, но эти бумаги были дороги сердцу Кейт и ее разуму. Идеи, которые, по моему мнению, погубили ее. Я больше не желаю их видеть, но не намерен передавать их Файку.
— И что это за идеи?
— Идеи, которые мне никогда не понять, да я и не желаю. Слишком многим они стоили жизни.
Я перевел взгляд на полку с аптечными сосудами. Солнце ушло, и склянки больше не сверкали в его лучах. В моих мыслях снова звучал голос Нел.
Все сокровища давно исчезли.
Но сокровища не исчезают бесследно, точно утренняя роса, испаренная солнцем. Они просто сменили хозяев.
— Что бы ни было в тех бумагах… вы не думали передать их Нел?
— Зачем? — Он посмотрел на меня так, будто я сумасшедший. — Вложить в руки дочери ключ к падению?
— Кто-то сделал это.
— Порошок? — спросил он. — Мы говорим о порошке?
— Она знает, как его приготовить. Полагаю, не многим людям известен его состав. Случаи горячки святого Антония, видимо, произошли при неосторожном употреблении грибка. Тот, кому могло быть известно, в каких пропорциях и с какими ингредиентами следует готовить смесь, чтобы достичь видений без вреда здоровью, обладал бы ценнейшим знанием, вы согласны?
— Она научилась этому сама, — ответил доктор Борроу. — Но это опасное знание.
— В таком случае возможно ли, что это один из секретов? Нечто, известное здесь много веков назад? Но изготовление… практические детали… были забыты? Не помогла ли ваша жена монахам заново открыть то, что было утрачено?
— Доказав тем самым, что легендарная магия этих мест не более чем форма отравления, интоксикация? Заманчивая идея, доктор Джон.
Это совсем не то, что я подразумевал. Меньше всего я хотел бы увидеть дух этой земли настолько приниженным. Однако я не стал вступать в спор. Боялся, что потеряю доверие доктора. Боялся, что он примет нас за ничтожных искателей сокровищ.
— Значит, формула порошка не интересовала его?
Нет ответа.
— Доктор Борроу, — сказал я, — мне нужно нечто… что-нибудь, что помогло бы мне повлиять на Файка.
— Файк честолюбив. Стоит понять это, чтобы оценить его по достоинству.
Я ничего не сказал.
— Я пытался возненавидеть его, — продолжал Борроу, — но, боюсь, у меня нет права на это. Файк не слепой. Он видит то же безумие, что и я. Разница между нами в том, что я усматриваю в любой религии скрытое стремление разрушить всякую надежду человечества на прогресс… тогда как, по убеждению Файка, если бы все люди земли держались единственной веры и всякое знание принадлежало бы только представителям его класса…
— Его класса?
— То есть не…
— Не червям?
— Файк — по-своему разумный человек. В прошлом он был казначеем аббатства и, возможно, занял бы место аббата, не начнись Реформация.
— Я об этом не знал.
— Он добивался этого места. Как я и сказал, Файк всегда был полон честолюбивых стремлений.
Я попробовал снова.
— Так если не ради порошка видений, то?..
— Ничего особенного мне неизвестно, — ответил Борроу. — Кейт подружилась с Джоном Леландом. Должно быть, вы его…
— Конечно, я знаю, кто это.
— Перед смертью Леланд завещал ей некоторые бумаги. Конечно, безумец оставил после себя беспорядок, и прошло несколько лет, прежде чем кто-то додумался прислать их Кейт.
— И что… что это за бумаги?
— Чушь. Ничего стоящего. Оккультизм. Леланд превратился в раба всей этой бессмыслицы. Астрология, алхимия… Боюсь, Кейт придавала этим бумагам слишком большое значение… Просиживала над ними часами последние несколько недель жизни.
Я почувствовал покалывание внутри.
— Вам известно, о чем эти рукописи?
— Боюсь, у меня имеются более важные интересы…
— Могу ли я увидеть бумаги?
— Вряд ли.
Борроу холодно рассмеялся. Дадли подался вперед.
— Доктор Борроу… эти бумаги… возможно, и есть те сокровища?
— Барахло.
— Но, если этим… сокровищем… не владеет ни Файк, ни ваша дочь, кто же тогда?
Борроу печально покачал головой, снова присел и сомкнул длинные руки, словно изображая молитву.
— Кейт, — сказал он. — Бумаги все еще у нее.
Глава 41
КТО ЗАБОТИТСЯ О БЕССМЕРТИИ ДУШИ…
В ту ночь я проснулся уже в третий раз — лежал и пялился в потолок, пока его дубовые балки не проявились отчетливо в свете луны, похожие на прутья темницы.
Темницы этого мира.
Я лежал в раздумьях, пока тяжесть долгих минут до того не сдавила мне грудь, что я, в приступе удушья, едва сдержав крик, выскочил из постели на безжалостный холод.
