— Ты любишь ее, — отчаянно сказал я. — Ты любишь Эйми.
— Всегда любил. У нас был брак по любви. Часто ли такое случается с людьми моего положения?
Дадли уселся на земляной холм, свесив ноги над ямой и надо мной.
— Разбила мне сердце своим взглядом. Говорит так, будто думает, что это предопределено. Для высшего блага страны.
— Говорит… с кем?
— Не знаю. Не смею даже и думать. Встаю на колени в своей часовне, ненавижу себя и громко взываю к Богу… — Дадли наклонил ко мне лицо, залитое мерцающим светом. — Джон, я не знаю, о чем я молюсь. Не скрою, я прошу для себя, но чувствую, что это более…
В долине одна сова отвечала другой. Совы. Духи мертвых.
Прошу тебя, Боже, не надо знамений. Не теперь.
— Я молю Бога, — продолжал Дадли, — чтобы Он открыл мне свою волю. Чтобы я хотя бы узнал, что правильно… что предначертано…
— Помоги мне, — ответил я.
Я стоял на плоском камне.
— Мы с Бет родственные души. Родились в один час, в один день.
Похоже, Дадли сам сочинил эту легенду и старался рассказывать ее при каждом удобном случае. Но так ли было на самом деле, мне неизвестно. Однажды он попросил меня составить единый гороскоп для королевы и для него самого, но я отказался.
— Мы лежим, болтаем, смеемся всю ночь и наводим в мире порядок. Рассуждаем о том, что мы могли бы еще сделать, и это больше… Пойми ты, наконец: наша связь больше, чем просто любовь.
— Ты мне можешь помочь? — Я опустил руку и почувствовал воду. Камень лежал в воде. — Посвети мне.
— Это неправильно, — возразил Дадли. — Святотатство.
— Да.
Я не знал, что он имеет в виду — то, что мы делали, или то, о чем он говорил. Неправильно было и то, и другое.
Дадли распластался на краю ямы, опустив фонарь ниже, и я разглядел под камнем нечто похожее на окостенелую кисть руки. Быстро осмотревшись, я начал копать круговой канал, чтобы отвести воду.
— Ладно, вылезай, — сказал Дадли. — Я сам все сделаю. Моя душа — потеря.
Тело накрыли тремя плоскими камнями — либо для того, чтобы дикие звери не добрались до него, либо для того, чтобы однажды положить сверху еще одно. Сумев поднять каждый камень по очереди, Дадли передавал их мне.
Под ними, сквозь тонкий слой почвы, проглядывали ошметки материи. Остатки погребального савана.
Срезав лопатой со стен ямы тонкие пласты глины, Дадли покидал их себе под ноги, и стоял теперь в образованной таким образом нише у тела, лежащего на возвышении, словно на земляном помосте. А вокруг — канава черной воды. Стоячей могильной воды.
Бездействие было для меня еще хуже — мысли и чувства уже не утопишь в тяжелом труде. Без дублета мои плечи и грудь замерзли, пальцы рук онемели, а подозрение, что за нами следят, стало почти невыносимо. Казалось, тени крадутся через поля костей за моей спиной, поднимаются и тянут лапы…
По спине пробежала дрожь. Свет фонаря колыхнулся за мутным стеклом.
— У-у!
Дадли отскочил назад, словно пара мертвых рук потянулась за ним. Затем я тоже почувствовал запах.
— О, Бог мой…
— Все в порядке. Воняло и хуже, Джон. Просто неожиданно.
— Погоди… пожалуйста… лучше мне… Возможно, они все равно испорчены. Давно истлели. Возможно, мы напрасно тратим время.
Несколько мгновений спустя Дадли выбрался из могилы.
— Да. — В его голосе заметно слышалось облегчение. — Лучше тебе.
Ее лицо я видел лишь мельком.
Запах… скорее затхлый, чем гнилой, — ведь прошло столько времени. И все же я старался дышать через рот. Стекло фонаря запотело, и он светил подобно маленькой луне в облаках. Или ночной лампадке возле постели.
Тело лежало передо мной. Обернутое в истлевший саван. Маленькое и скорченное.
Что теперь?
Я не спросил у Борроу, но как бы я смог? Где они? Прижаты к груди? Пожалуй, самое подходящее место. Я с надеждой поднес фонарь ближе к телу, где, по моему мнению, должна была находиться грудь. Но руки были разведены, прогнившая кожа и бурые кости, и ничего больше, кроме размякшей ткани и лоснящейся слизи, похожей на гнилую мякоть плода, сорванного с ветки порывом ветра.
Что еще я ожидал увидеть? Гвиневеру? Тонкие кости и косу золотых волос, которые рассыпались бы в пыль при первом же прикосновении?
Глаза, которые когда-то, наверное, были зелеными, давно потухли; нижняя челюсть отпала; зубы покрылись черными дырами. Все почернело.
— Ты видишь их? — спросил Дадли.
— Фонарь гаснет. Света мало.
— Зато я что-то вижу. Кажется, бумаги у нее под… помоему, ее голова лежит на них, как на подушке.
— Уверен?
— Нет, но… надо поднять ей голову и посмотреть.
— Не могу понять, где голова.
— Может, лучше… вон там. Дай-ка я сам, если…
— Нет… не надо…
Я старался дышать равномерно. Вспомнил, как прозвучали тихие возгласы изумления, когда я вынул восковую куклу из гроба недалеко от набережной Темзы.
Доктор Ди, большой знаток таинств. Боже…
Я зажмурил глаза, словно это могло облегчить задачу. Однако это принесло мне воспоминания лишь ненадолго забытого образа и миг сладких мучений. Воспоминания о моментах, потерянных для меня с той грозовой ночи, и о реке ослепительно белого света. О восходе солнца в сердце и Нел Борроу в моих объятиях — колдун и ведьма, две родственные души.
Больше, чем любовь. Сердце обливалось кровью в моей груди.
— Джон, как ты там?..
— Сейчас.
Я погрузил обе руки в ее волосы, которые не рассыпались в пыль, но облипли вокруг пальцев, и влажная, гнилая кожа головы сползала склизкими лоскутами. И вдруг мои пальцы погрузились в отверстия, где когда-то сидели ее глаза. Глаза, что видели в последний раз, как занимался день, пока шею не стянула веревка.
Если тощая, так может продержаться некоторое время.
С негромким, но отвратительным хрустом костей я приподнял ее голову. Тяжелее, чем вы могли бы подумать. Вся тяжесть смерти.
Глава 43
РИСУНКИ ДЛЯ ДЕТЕЙ
Вернувшись в маленькую гостиную «Джорджа», мы плотно закрыли ставни на запотевших окнах. Затем заново развели огонь в камине, добавив к почти затухшим углям свежих поленьев, раздобыли и зажгли побольше свечей, пока, наконец, не создали вокруг себя светлое и теплое гнездышко. Но я долго не мог согреться, и меня попрежнему трясло мелкой дрожью. Вот что значит, скажу я вам, душевный холод.
— Если бумаги сгнили… — Дадли стянул мокрые сапоги и поставил их у камина. — Я даже не смогу рассмеяться.
