Ответа не последовало.
– Разрешите войти?
И вновь тишина.
– Простите, если я совершаю
бестактность… – забубнила я и без приглашения вошла в длинное и узкое
помещение.
Перед глазами развернулась впечатляющая
картина. Спальня оказалась пустой. В прямом смысле слова – никакой мебели тут
не было, не имелось занавесок, ковра. В углу, у подоконника виднелась
бесформенная куча. Стараясь не дышать – в комнатушке отвратительно
воняло, – я подошла к горе тряпок и вдруг поняла: это женщина, она лежит
прямо на линолеуме, не подстелив под себя даже газеты. Одеялом ей служила
рванина, которая в прежней жизни, похоже, была мешком для картошки.
– Олимпиада Михайловна, – позвала
я, – очнитесь.
Хозяйка даже не вздрогнула.
Мне стало не по себе. Вдруг алкоголичка
умерла? Но потом я увидела, что грязная, рваная мешковина мерно опускается и
поднимается – бабушка Василия дышала.
– Олимпиада! Липа! Ау! Эй!
Очнитесь! – начала я на разные лады окликать пьянчужку.
– Ну и как? – раздался за спиной
ехидный голосок Алевтины Петровны. – Побеседовала?
– Нет, конечно, Олимпиада лежит без
сознания.
– А я предупреждала! Только кто-то не
обратил внимания, – с легким злорадством напомнила врачиха.
– Как она живет? – покачала я
головой.
– Абсолютно счастливо.
– В этой норе?
– У других хануриков и крыши над головой
нет, – нахмурилась Алевтина, – пропили квартиры и на улице оказались.
Липа тоже бы в овраге очутилась. Давно бы ее выселить надо, только ни у кого
рука не поднимается вдову Ивана Васильевича турнуть. На станции сидит, бутылки
собирает, еду у соседей на кухне ворует. Удивительной наглости женщина.
Подойдет к плите, кастрюлю откроет, супа себе нальет и ест. У нас тут теперь
гастарбайтеров полно, коренные жильцы ее стыдили, а пришлые пару раз побили, но
никакого толку. Впрочем, кое-кто Липу жалеет в память об Иване Васильевиче. Она
же жена доктора наук, представляешь? В помощницах у мужа служила, медсестрой
была, отличной притом, люди на нее молились. Таких уговаривала! Ни у кого не
получалось, а Липа спокойно к самым буйным подходила, без санитаров, никого не
боялась, и никто ее пальцем не трогал. В жути-то страшные вещи творятся, но
Липу все уважали.
– Как же она так опустилась?
Алевтина Петровна пожала плечами:
– Всякое случается. Наши считают – с
горя, а я думаю – совесть замучила.
– А где дверь? – задала я глупый
вопрос.
– Пропила, – ответила врач.
– Кому же она понадобилась? –
заморгала я.
Пенсионерка развела руками:
– Ума не приложу, но нашелся покупатель.
Еще третьего дня висела, а сегодня смотрю – ба, комната напросвет.
– Может, Липу в больницу отвезти?
– Не смеши! Кто такую возьмет? –
удивилась Алевтина Петровна. – И куда ее отправлять?
– В наркологическую клинику.
Алевтина Петровна поджала губы.
– В бесплатную не попасть, а за деньги не
получится, Липа теперь нищая. Вот раньше имела и копеечку, и золотишко, и
мебель. Только спустила все.
– Родственники ей помочь не могут?
Алевтина Петровна одернула шерстяную кофту.
– Кто?
– Дети.
– Дочь удрала, бросила двоих ребят и
хвостом вильнула. Конечно, когда Иван Васильевич тут правил, в жути…
– Простите, пожалуйста, но что такое
жуть? – перебила я собеседницу.
Алевтина Петровна хмыкнула.
– Ты не торопишься?
– Я совершенно свободна.
– Что у тебя с Васькой? – неожиданно
поинтересовалась старуха.
Я слегка задержалась с ответом, и она
закивала:
– Понятно. Эх, дуры мы, все о счастье
мечтаем… Васька мастер девкам мозги пудрить. Приезжают они сюда иногда, одна
даже вешаться собралась – такую комедию устроила! За веревку хваталась, рыдала.
Наши женщины перепугались, ко мне кинулись, зовут: «Беги, Алевтина Петровна,
там смертоубийство готовится». Только я человек опытный, на придурочную
глянула, сразу поняла: дешевый спектакль, на публику работа. Просто она Васькин
новый адрес узнать хочет, вот и выделывается с веревкой. Кто себя и правда
жизни лишить надумал, по-тихому из окна прыгнет. Если человек на суицид
решился, он спокоен: решение принято, осталось его исполнить. А тут мюзикл.
Подняла я ведро и припадочную холодной водой окатила. Вмиг она выть перестала,
веревку швырнула, кинулась на меня с кулаками: «Ты что, старая калоша, сделала?
Блузку мне испортила, прическу намочила!» А я ей в ответ: «Чего тебе теперь об
одежде и волосах печалиться, коли на тот свет собралась?» Ну и ушла она
спокойно, поняла: комедия не удалась. Выбрось Ваську из головы, ты, похоже,
женщина приличная. Работаешь?
Я кивнула.
– Замужем? – продолжала допрос
старушка.
– Пока нет.
– Понятно. И никогда не выходила?
– Давно в разводе.
– Ясненько. Деток имеешь?
– Господь не дал.
– Вот от скуки на Ваську и
потянуло, – резюмировала Алевтина Петровна. – Уж поверь мне, он тебе
не пара, хоть и внук профессора, а уголовник.
– Неужели? – попыталась я изобразить
испуг.
– Сидел Васька.
– Ой!
– Ты не знала?
– Нет.
– Вот-вот, – закивала Алевтина
Петровна. – Эх, молодежь… Все-то у вас теперь есть: одежда, еда, машина,
деньги. Одна беда – ума не хватает. У нас ничего такого не имелось, но с
головой дружили. Прежде чем с парнем в постель кинуться, сначала жениха как
следует изучали, а затем в загс шли. Хочешь, повторю, что тебе Васька говорил?
«Я внук профессора, семья элитная, бабушка есть, богатая…» Так?
– Примерно, – соврала я.
– Нет бы сразу приехать и посмотреть на
бабусю!
– Не додумалась, – шмыгнула я
носом. – Алевтина Петровна, милая, ну и вляпалась же! Думала, он меня
любит и…
– Денег ему в долг дала? – склонила
набок голову старушка.
– Откуда знаете? – старательно
играла я навязанную мне роль.
