Памяти Павла Судоплатова, волкодава Великой Эпохи, а равно –
всем, безымянным при жизни, посвящается
Опасность – дело, во всяком случае, не мгновенное, как
кажется многим, ее нельзя сразу проглотить, а придется принимать понемногу,
разбавленную временем, подобно испорченной лекарственной микстуре.
К. фон КЛАУЗЕВИЦ. «О ВОЙНЕ»
Вообще мы живем в век, когда нельзя ничему удивляться и
когда нужно быть готовым ко всему, исключая добра.
Великий князь КОНСТАНТИН.
(Из письма брату Николаю от 7 мая 1826 г.)
…Вообще-то со всеми это происходит примерно одинаково. Если
подумать, незатейливо. Человек без особых достижений и провалов тянет свою
офицерскую лямку… стоп, стоп, офицером быть вовсе не обязательно, достаточно прапорщиком.
Главное, состоять в рядах, уж это непременно, в рядах, потому что из штатских в
спецназ ФСБ не попадают. Итак, достаточно.лужить в рядах. Остальное произойдет
независимо от служивого, который и понятия не имеет, что к нему давненько уже
присматриваются, то мысленно похлопав в ладоши, то мысленно поморщившись (и то,
и другое – без особых эмоций, мимолетно); что твою ничего не подозревающую
персону, твою неповторимую якобы личность давненько уже изучают вдумчиво и
серьезно посредством придуманных не вчера засекреченных методик.
Правда, это ни о чем еще не говорит. Совершенно ни о чем.
Продолжения может и не оказаться… Иногда решают в конце концов, что – нет, не
подходит сей индивидуум. И все кончается не начавшись. Причем объект разработки
так и не узнает, что когда-то являлся таковым. Ибо, как пели давно тому
симпатичные германские привидения, важнее всего результат. «Важнее всего
результат, чики-чики, чики-чик…» А в данном случае результат был – ноль. Или
нуль, кому как больше нравится. К чему при этом раскладе зря напрягать
человека? Ведь как строевой офицер он неплох и на своем месте, к чему ж ему
знать, что кое для чего он оказался неподходящим? То-то и оно.
А если решено, то судьба нагрянет в гости в облике
неприметного, несуетливого, выражаясь старым армейским термином, покупателя. И
он сделает предложение. От которого, кстати, можно и отказаться. Бога ради,
никто не неволит, дело житейское. Но если человек соглашается…
Т о попадает в другой мир. Где его научат многому,
способному ужаснуть прекраснодушных пацифистов, мечтающих, чтобы никто никого
не обижал, и волк возлег рядом с ягненком. Вот только серый, паскуда, ни за что
не желает мирно возлегать, а пацифистов, вот загвоздочка, кто-то постоянно
должен охранять от кучи паскудных сложностей, коими полна жизнь на грешной
земле…
Короче, научат. На совесть. И сажать дельтаплан на крышу
атомной станции, и эффективно превращать живого человека в труп, и ставить
мины, и извлекать мины. И много чему еще. Впрочем, до финиша доходят не все,
кто-то отсеется, и вовсе не потому, что труслив или нерасторопен. В спецназе
свои нюансы. Тут нужен не Рэмбо, не супермен, героически скрипящий бицепсом под
градом пуль и тупо идущий на рожон. Это-то как раз и не приветствуется – переть
на рожон, не уметь бояться. Вот именно, бояться тоже нужно уметь, а ежели не
умеешь – на все четыре стороны…
И если человек все же достиг финиша, он переходит в другое
качество, в иную плоскость жизни. Теперь если говорят о спецназе – говорят и о
нем. Слово красивое, понятие загадочное, заманчивое, романтическое. Для
непосвященных.
Посвященным-то прекрасно известно, что на самом деле все до
обидного грубо и просто. Жизнь вообще простая и грубая штука. И когда звучит
команда: «спецназ, пошел!», на деле это означает лишь, что у человека в погонах
есть одна-единственная веселенькая привилегия: первым обрушиться в пекло. Да
вдобавок желательно, чтобы он из этого пекла вернулся, мало того, приказ обычно
предписывает приволочь с собой связанного черта, а лучше двух.
Всего делов…
Часть первая. Джинн без бутылки
Глава 1
Я иду по ковру…
…Высокий парень в белой ветровке куда-то запропастился, но
взамен за ним топали целых двое, один белесый, с очень светлыми ресницами,
такой же молодой, как и предыдущий хвост, второй – гораздо старше и одет консервативнее,
ничего спортивного в облике. Между прочим, и держится гораздо профессиональнее
– белесый несколько суетлив, а вот его старший напарник, есть такое подозрение,
проходил школу еще в ранешние времена, старые, советские. Местный кадр, сука. С
распадом Союза в нем неведомо откуда пробудилось национальное самосознание и
жуткая нелюбовь к бывшим оккупантам – наслышаны-с…
Но ничего тут не поделаешь, пусть топают по пятам. Ему было
нечего скрывать от гостеприимных хозяев, законов здешних он не нарушал и даже
намерений таких не питал, а потому, как и подобает честному иностранцу, чья
совесть ничем не отягощена, Костя преспокойно шел себе дальше, не особенно и
торопясь и уж тем более не подавая вида, что заметил прилипал.
Миновал здание Верховного суда, построенное лет сто назад
немецкими баронами для совершенно других целей. То самое здание, где неделю
назад впаяли тюремный срок немощному старику, чья вина заключалась лишь в том,
что в сорок четвертом он шлепнул парочку местных полицаев, эсэсовских бобиков.
Времена, увы, переменились совершенно шизофренически, а потому полицаи
обернулись борцами за независимость державы (причем непонятно было, как это,
собственно, увязывается с решениями Нюрнбергского процесса, объявившего СС
преступной организацией).
Мечтать не вредно и не запрещено, а потому он мимоходом
окинул здание профессиональным взглядом и без особого труда представил, что от
него останется, если разместить в этом вот тихом широком переулочке батарею
«Акаций» и поставить перед ними боевую задачу в виде нескольких залпов прямой
наводкой…
Ага, вот она, табличка. Как ему объяснили, улица на здешней
мове именовалась Хыйкалу. Интересно было бы приписать вместо «ы» другую
гласную, более подходившую к его настроению, да и ко всей этой «державе», в
одночасье сляпанной на живую нитку потомками немецких пастухов и золотарей
(других-то должностей немцы в старину этому племени не особенно и доверяли).
Увы, меж нашими желаниями и возможностями – громадная пропасть…
Небольшая вывеска гласила, что здесь размещается «юбелирус
варстатус» – вообще-то здешнее наречие не столь заумно, как кажется, ибо
наполовину построено на заимствованиях из немецко-польско-русского. Ничего
странного, у них до прошлого века и письменности-то своей не имелось. Одним
словом, Шарикас изъясняется вполне понятно: «Тяфс! Тяфс!»
Он вошел. Над головой мелодично звякнул колокольчик. Пожилой
владелец невеликого заведения сразу его узнал, по глазам видно, но все равно
потребовал квитанцию и вдумчиво ее изучил – хорошо еще, не стал притворяться,
будто русского не понимает совершенно. Положив квитанцию перед собой на
стеклянный прилавок, воздел глаза к потолку и озабоченно пошевелил губами –
держал марку, жулик старый, изображал из себя хозяина солидной мастерской, где
серьезных заказов скопилось столько, что не мудрено и забыть недавнего
посетителя.
