– Как хот-тите, – фыркнул сержант.
И рявкнул что-то на местном наречии. Браво влетевший
высоченный полицай в белых ремнях и ярких нашивках что-то приказал Косте. Видя,
что консенсус не достигнут, соизволил перейти на русский:
– Пошоль ф кам-мера.
– А как там насчет адвоката?
Полицай многозначительно покачал дубинкой американского
образца, с боковой ручкой, соизволил пошутить:
– Адфоката ф настоящий момент у нас не содержится ф
кам-мера. Прошу, пошоль.
Замок защелкнулся с неприятным лязгом. Крохотная каморка,
едва освещенная тем скудным светом, что проникал в крошечное окошечко под
потолком, явно была построена еще в советские времена, как и само здание.
Ментовки переезжать не любят, тяжелы на подъем, так что нынешние хозяева всего
лишь поменяли вывеску на бывшем райотделе, но вопреки своей декларируемой
цивилизованности ничуть не озаботились навести тут глянец. Нары, несомненно,
сработаны еще при старом режиме и с тех пор вряд ли ремонтировались.
Стояла тишина, неприятно вязнувшая в ушах. Часы,
естественно, сняли, но он мог примерно определить, что торчит тут уже часа два.
Паршивая ситуация, но считать ее особо скверной пока что нет оснований: ничего
непоправимого не произошло. Если рассчитывают, что привели этой кутузкой в
состояние должной моральной запуганности, то глубоко ошибаются: во-первых, Утюг
видывал виды, а во-вторых, и тот, настоящий, сиживал-с. Было дело, отведали
губы.
Почему-то в первую очередь вспомнилось, как он сидел в
историческом девяносто первом году, во Вьетнаме. Угораздило его тогда, стоя в
карауле, подстрелить до смерти вьетнамца, припершегося ночью на аэродром
спереть что-нибудь, что можно использовать в домашнем хозяйстве. Все бы и
ничего, святой долг часового, да на беду накануне вышел известный приказ,
который остряки озаглавили «О запрете отстрела местного населения». Вот и
пришлось сидеть.
Эт-то был цирк… В один прекрасный день главный губарь
выстроил всех на плацу и назвав, как положено, «гражданами административно
осужденными», сообщил, что в Союзе переворот, Горбачева, слава богу,
расстреляли, все гайки, несомненно, будут закручены, как надлежит, а потому все
обязаны сидеть тише воды и ниже травы. Вот только через трое суток тот же
губарь, бледный и дерганый, собрал всех на плацу вновь и, пытаясь выглядеть
радостным, рявкнул:
– Господа административно осужденные! В Союзе победила
демократия, президент Горбачев исполняет обязанности, ура!
И выпустил всех на радостях, явно опасаясь, как бы ему не
припомнили потом прошлую речь, не просигнализировали как о стороннике ГКЧП,
коих тогда выискивали с остервенением цепных бульдогов…
– Господин Тулупов!
Он поднял голову – в дверях маячил давешний полицай.
– Что, отпускаете?
– Не фсе срасу, – сухо сообщил тот. – С фами
будут беседофать.
На сей раз его привели в чистенький кабинетик на третьем
этаже, где за столом восседал неприметный человек непонятного возраста в сером
костюмчике, а над головой у него светлый квадратик недвусмысленно обозначал
место, где еще пару дней назад висел портрет министра внутренних дел. Ну да,
портретик президента висит, президент от педофильского скандала отмотался, а
пустое место, более светлое, чем остальные обои, как раз симметрично лику главы
этой кукольной республики…
– Садитесь, господин Тулупов, – произнес он
по-русски довольно чисто. – Я – полковник Тыннис, из контрразведки.
– А с какой стати?
– Простите? Ах да… – непринужденно улыбнулся
полковник. – Для вас, я так понимаю, контрразведка – понятие совершенно
даже непривычное и экзотическое? Вы обычно с другими службами общаетесь,
правда, Анатолий Степанович?
– Что-то я не понял ваших намеков, – глянув
исподлобья, сказал Костя. – Закурить дайте. У меня все отобрали.
– О, пожалуйста… А что, разве мои намеки недостаточно
прозрачны?
– Гнилые у вас какие-то намеки, – сказал Костя, с
удовольствием выпустив дым. Черт его знает, полковник он или нет, но уж,
безусловно, не унтер, сигареты у него хорошие, сержант вон смолил какую-то
местную дрянь с непроизносимым названием…
– Разве?
– Слушайте, объясните, в конце концов, что вы тут
крутите, – сказал Костя сердито. – Арестовали посреди улицы на глазах
у всего честного народа ни с того ни с сего, отобрали все, в камере держите, да
еще намеки какие-то гнилые делаете… И вообще требую адвоката. Вы тут все
твердите, что страна у вас чуть ли не самая цивилизованная в Европе, а произвол
гоните почище, чем красные…
– Помилуйте, в чем вы видите произвол? – пожал
плечами полковник с самым невозмутимым видом. – Вас попросту пригласили
для беседы.
– А в подвале зачем держали?
– Приношу официальные извинения. – Полковник с
видом глубокой удрученности развел руками. – Мне пришлось задержаться, а
нижние чины, не проинструктированные должным образом, вместо комнаты ожидания
сунули вас в камеру. Печальное недоразумение, согласен.
– А эти ваши намеки на какие-то службы? Я ни с какими
службами не связан, я человек мирный…
– Помилуйте, кто же говорит, что вы… – Он явно не
придумал, как закончить фразу, и потому сделал неопределенный жест обеими
руками. – И чем же изволите заниматься, господин Тулупов?
– Менеджер, – сказал Костя. –
Санкт-Петербург, акционерное общество «Якорь».
– Великолепно, – сказал полковник Тыннис,
подумав. – Какое емкое и исчерпывающее слово – «менеджер», вроде бы ничего
не объясняет и в то же время как бы должно объяснять все… Менеджер – и все тут.
Интересно, в чем же заключаются ваши обязанности?
– А это – коммерческая тайна. Бизнес, понимаете ли.
– Понимаю, – сказал полковник с непроницаемым
видом. – И у нас, стало быть, вы тоже решаете чисто деловые проблемы?
– А как же еще?
– Какие? Или это – снова секрет?
– Коммерческая тайна, – поправил Костя. – Это
у вас, шпионов…
– Здесь, простите, контрразведка…
– А какая разница? Это у вас секреты, а у нас –
коммерческая тайна. Если вам так интересно, позвоните в представительство
Ичкерийской республики и спросите господина Скляра. Он – лицо компетентное и
облеченное, так сказать. А я здесь на подхвате. Как простой менеджер.
– В представительство… – задумчиво повторил Тыннис.
– Вот именно. Или вы его представительством не
считаете? Вы, часом, не сторонничек российского империализма?
– Ого! – поднял брови полковник. – Как вы
ловко политику сюда приплетаете, господин Тулупов, любо-дорого послушать… Как
вы мне шьете глухоту к священной борьбе чеченского народа…
– Ничего я вам не шью.
