Глаза Никки мечтательно прищурились.
— Но зато — какие это оказались книги! Марк Твен, Булгаков, Жюль Верн, приключения Шерлока Холмса, истории адвоката Перри Мейсона, а уж книги Рекса Стаута про сыщиков Ниро Вульфа и Арчи Гудвина я знаю почти наизусть! Часто, когда я спорила с Робби о чём-нибудь, то делала вид, что я — Ниро Вульф, и пыталась его припереть к стене логическими доводами, но этот старый абак — крепкий орешек, верно, Робби?
— Ну, несколько раз тебе удалось меня переубедить, — донёсся голос Робби из рюкзака, — и это очень неплохое достижение.
— Думаю, что да. Каждый человек растёт как личность, вбирая что-то из поведения окружающих и из поступков героев фильмов и книг. Я часто замечаю, что подражаю кому-то из своих любимых персонажей. Это даже раздражает — чувствуешь свою вторичность. Думаю, с возрастом это пройдёт и всё сплавится в единую личность, если до этого — хе-хе — её никто не пристукнет!
— И что?
— А то, что очень удобно иметь под рукой хорошо изученные стереотипы поведения. В кабинете директора я просто сыграла роль Ниро Вульфа и даже изобразила одну из сцен его знаменитого финального разоблачения. На самом деле я не такая!
— А какая?
— А вот такая. — Никки вдруг развернула коляску и направила её прямо в озеро. Девочка заехала в воду до середины колёс, замочив босые ноги. — Держись, сухопутная крыса! — И она стала брызгать на Джерри водой, правда, только здоровой левой рукой и стараясь махать ею не очень сильно.
— Лиха, что и говорить, — улыбнулся Джерри, даже не загораживаясь от брызг.
Вокруг колёс коляски закружились любопытные мальки. Никки опустила руку в воду.
— Ах, как хочется искупаться… — с грустью вздохнула она. В госпитальном саду купание категорически запрещалось.
— А ты знаешь, — поспешил Джерри поднять настроение Никки, — что в Нью-Йорке, на Тридцать пятой улице Манхэттена, стоит дом из красного кирпича с мемориальной доской: «Здесь жили великие сыщики Ниро Вульф и Арчи Гудвин»?
— Ух ты! Расскажи! Ты сам это видел? — Сплин Никки как рукой сняло, и она выехала на берег.
— Да, видел, но сначала ответь — почему этому роботу вздумалось нападать на тебя?
— Я не знаю, — вздохнула Никки. — Десять лет назад кто-то обстрелял корабль родителей из электромагнитной пушки. Вся электроника полетела к чёрту, и именно поэтому корабль разбился об астероид. Родители погибли, а я сломала позвоночник…
— Ты мне этого не говорила! — в ужасе воскликнул Джерри.
Никки помолчала.
— Я недавно узнала о причинах аварии. И совсем не хочется мне об этом говорить. Это покушение на меня… по-видимому, оно как-то связано с давним обстрелом корабля… Но почему? Чем и кому я сейчас мешаю? Я ведь даже не свидетель — я ничего не знаю и не могу знать о напавших на «Стрейнджер»…
— Ты, случайно, не богатая наследница? — всерьёз поинтересовался Джерри.
— Нет, — так же серьёзно ответила Никки.
— Тогда ничего не понимаю, — развёл руками Джерри. — Слушай, а ты не думала…
— Ты сам слушай! Дай отдохнуть раненому ребёнку! Я устала говорить, — почти сердито сказала Никки. Она действительно выглядела заметно бледнее обычного. — Давай о чём-нибудь повеселее… И ты обещал рассказать о Земле!
Джерри смирился и стал рассказывать о своей планете. Он прожил земную жизнь в Северной Вирджинии, в деревянном доме, стоящем на склоне невысокой горы в старом дубовом лесу с примесью гикори, сосен и клёнов. Стены дома были сложены из тёсаных брёвен, крытых прозрачно-медовым лаком.
Ночью дом светился в тёмном лесу огромными треугольными стёклами, как солнечный прозрачный кристалл. Зимой в окна заглядывали заснеженные голубые ели, посаженные родителями вокруг дома, а в самом доме вкусно пахло дымом от дубовых поленьев, горящих в камине.
Бревенчатое шале скрывалось в тихой горной долине с узкой тупиковой дорогой, десятком таких же деревянных домов и небольшим искусственным озером с бобрами и форелью, из которого вытекал ручей с мини-водопадом. На берегу озерца стояла древняя заброшенная охотничья хижина.
Невысокие горы вокруг назывались смешно — хребет Бычьего Ручья. Автомагистраль в недалёкий столичный Колумбийский округ проходила в километрах пяти, и шум от неё не доносился в долину. Тишину вокруг нарушали только самолёты из аэропорта Далласа, изредка пролетавшие высоко над домом, да звонкие крики и посвисты многочисленных птиц. Зверей в местных заповедных горах тоже водилось немало.
— Представь, — увлечённо рассказывал Джерри, — завтракаешь у окна, а за ним — стриженая полянка, лес и кормушка для птиц, но едят там все голодные звери. Это такая умора — смотреть, как белки-акробаты грызут семечки, вися вниз головой. Олени тоже любят пожевать птичье зерно. Летом приходят по два-три оленя, а зимой — и с дюжину. Правда, их нельзя гладить, как Тамми и Томми, — они у нас дикие и пугливые, ближе десятка метров к себе не подпускают. У всех белые хвосты, а у маленьких оленят летом ещё светлые пятна по бокам и на спине. Жизнь у диких оленей не сахар — в жару их зверски мучают кусачие оводы, зимой им голодно и холодно… Их часто сбивают машины, очень жалко… Маму олени нередко расстраивали — подчистую съедали у неё цветы и декор-кустарник. Уж она ругалась-ругалась на них, но продолжала подкармливать. Иногда из окна я видел озабоченную, всё время куда-то спешащую лису. У неё недалеко была нора, и тощие лисята выпрыгивали прямо на дорогу. А скунс — с белыми нарисованными ушами на чёрной спине — ходит солидно, не спеша, роется в траве, фыркает, ищет жуков. Окно моей спальни в хорошую погоду открывалось на ночь… просыпаешься утром от бормотания, а это стая диких индюков идёт по лесу, кормится желудями и кудахчет. Но самые уморительные звери — это, конечно, еноты. Они похожи на горбатых пушистых собак и приходят обычно ночью. Еноты умные, отлично лазают по деревьям и легко забираются на дек, что и делает их самыми успешными ночными воришками.
— Ночные воришки! — веселилась вовсю Никки, слушая с горящими глазами Джеррин рассказ, словно фантастическую сказку. Джерри и сам оживился, энергично жестикулировал, а его лицо посветлело от воспоминаний.
«Вот странно, — думала Никки, удивляясь, — на одной и той же планете живут Фитасс, Спиро и такой мальчишка, как Джерри, рискнувший жизнью ради малознакомой девчонки…»
— Иногда мне кажется, что звери гораздо умнее, чем принято считать… Однажды вечером к стеклянной двери снаружи подошёл енот и положил лапу на стекло. И я изнутри стекла прижал ладонь к его когтистой ладошке, посмотрели мы внимательно друг на друга и разошлись по своим мирам. Может, он спасибо за еду говорил… А вот ещё. Сидим как-то поздно вечером, ужинаем, окно в тёмный лес открыто. Вдруг слышим странный не то звон, не то стук — будто пустую банку пинают. Включили наружный свет, выглядываем — енот пришёл птичьих семечек поесть, а на передней лапе у него банка из-под колы. Видимо, соблазнился запахом сладкого, засунул лапу в узкую жестяную щель, а вытащить не смог. Так и ходит с банкой на лапе. Видимо, лапа уже распухла внутри жестянки. Мы всполошились — надо спасать енота! Да как? Он-то умный, но не настолько, чтобы нас к себе подпустить. Отец надел толстые перчатки — чтобы енот руки не покусал, не поцарапал — и стал подкрадываться к нему, прячась за стволами деревьев, как индеец Орлиное Перо на тропе войны. Подобрался на метра два, а ближе нельзя. Енот забеспокоился, от корма оторвался. Тут папа как бросится к еноту, в надежде схватить — да куда там! Енот на трёх ногах оказался быстрее отца на двух, опередил его, подскочил к ближайшему гикори и мигом забрался на него — даже банка не помешала. Вот чертяка! Устроился высоко вверху, банкой гремит, вниз осуждающе смотрит, мол, не дали человеку спокойно поесть.
