Тут заиграл оркестр, разговаривать стало трудно, и они с матерью попрощались.
Неужели мама знает эту девушку? Тут какая-то загадка! Обрадованный находкой, Майкл увеличил лицо девушки и заставил своего секретаря рыться в Инете — «и до тех пор, пока ты не найдёшь эту девушку, ничем больше не занимайся!» Тот нашёл её почти сразу. Майкл прочитал добытую информацию и с силой ударил себя по лбу:
— Кретин!
Рыжеволосая девушка оказалась Элизой дю Снайдер. Девушкой, безумно влюблённой в его отца в колледжские времена. И мать, конечно, её хорошо знала. Вот почему она запнулась, случайно увидев Элизу в ресторане.
«Теперь всё понятно!» — Майкл взволнованно зашагал по бульвару взад и вперёд. Элиза на мгновение приняла меня за отца и кинулась мне на шею… А потом осознала, что я никак не могу быть почти сорокалетним мужчиной, — и крикнула в ярости: «Кто вы, чёрт бы вас побрал?!»
Всё становится на свои места! Она может и не знать, что сын Джерри как две капли воды похож на своего отца — в его молодости, конечно!
Тут Майкл ещё раз стукнул себя в лоб, и пребольно.
Музыка-то была — танго! А об огненном танго, которое отец станцевал с этой девушкой в Колледже, мама вспоминала не раз.
Майкл подошёл к Элизе в момент крайней её растревоженности и застал врасплох с её горькими воспоминаниями.
Загадка исчезла, оставив вместо себя острую иглу.
«Элизе — тридцать семь лет? Или тридцать шесть? Она ровесница моей матери…» — с горчащим отчаянием подумал Майкл и устало сел на бульварную скамейку. Он никак не мог поверить, что этой рыжеволосой девушке с точёными чертами лица, освещёнными глазами цвета молодой травы, больше двадцати пяти. Часто он вообще считал её своей ровесницей — ну, почти ровесницей… Но факты — упрямая вещь. Особенно биографические.
Тридцать шесть лет. Почти в два раза больше, чем ему…
Майкл тосковал. Он вяло делал университетские задания, по нескольку дней не выходя из дома и заказывая себе еду из ресторанов. Он прекрасно знал причину своего дурного настроения.
У его тоски были зелёные глаза.
Он пару раз пытался перебить калёным железом хребет отвратительному душевному состоянию и закатывался с друзьями и девушками на весёлые пикники в парк, но, когда влюблённые парочки разбредались погулять, он оставался у стола, заставленного пустыми бокалами и грязными тарелками. Как быстро выяснилось, его держал невидимый и неодолимый якорь.
Девушки, пришедшие специально ради него, искательно заглядывали ему в глаза, с энтузиазмом смеялись любым его репликам, даже совсем не смешным, и были готовы настолько на всё, что это ужасно отталкивало. Он чувствовал себя на сто лет старше этих девочек… короче, он не мог быть совратителем малолетних.
Поворотило совратителя от самых ворот…
После второй попытки Майкл поставил крест на вечеринках и засел дома — с книгами и фильмами. Хандра не проходила, зато прошёл сон, и в темноте спальни Майкл часами лежал и думал ни о чём… и о ней. Элиза ранила его так глубоко, что было непонятно — чем лечить рассечённое сердце.
Как-то позвонила мама.
— Что с тобой? — сразу спросила она, чутко уловив подавленность сына.
— Да так… — неопределённо ответил Майкл.
— Влюбился! — уверенно догадалась мать.
— Кажется…
— Не кажется, а — да, — заключила мама. — А почему такая грусть? Неужели любовь безответна?
Майкл молча кивнул.
— Она что — уже замужем? — понимающе кивнула мать. — Или влюблена в другого?
Майкл отрицательно покачал головой:
— Насколько я знаю — нет.
— Ничего не понимаю, — удивилась мать. — Ты не сумел обаять одинокую девушку, в которую влюбился? Позор!
Майкл помедлил. Объяснить матери суть проблемы он не мог. Матери — про Элизу? Невозможно.
— Я думаю, что мы не подходим друг другу…
Когда он выговаривал эти слова, то чувствовал себя премерзко.
— Это обычно решает сердце, а не мозг… — изумилась мать. — Она что — глупа, больна, уродина, из социальных низов или ещё что?
— Нет, нет! — шарахнулся Майкл. — Она красавица и умница…
— Сын, ты меня пугаешь! — заявила мать. — Посоветуйся сам с собой, если не хочешь советоваться со мной: самому-то тебе — что надо, и, если что решишь, — пошевели мозгами и покори как-нибудь эту неприступную девицу! В любом случае — не кисни.
Майкл только улыбнулся. Мать помедлила, потом сказала:
— Я, конечно, категорически против серьёзных шагов без обдумывания… Но, вообще говоря, с тобой всё легче… ты не наследник династии и далеко не так жёстко ограничен в личной жизни, как твоя сестра… — Королева Николь вздохнула. — Впрочем, ты молод — у тебя будет ещё много таких трагедий и переживаний… Главное — не забывай звонить мне каждый день!
Майкл долго сидел перед выключенным т-фоном и думал, низко склонив голову над своей душой.
Если бы мама знала, о ком идёт речь, она разъярилась бы как настоящий леопард, а, может, и прокляла бы Майкла, пригрозила бы отлучить от дома, от наследства и чего-нибудь ещё. Женщины теряют самообладание, когда речь идёт об опасной сопернице, даже давней. Но, конечно, это делалось бы для его, Майкла, блага…
Впервые в жизни Майкл подумал о матери не как о ласковой маме или мудром политике, а как о женщине, способной на безрассудные чувства и поступки. Это было странное ощущение: будто Майкл внезапно повзрослел и перешёл на новый уровень понимания жизни, на котором осознаёшь, что никто не застрахован от неверных шагов, даже всезнающие и опытные родители. Рано или поздно наступает момент, когда ты должен решать и ошибаться в этой непростой жизни сам за себя.
Он быстро встал, надел куртку и вышел.
Элиза работала редактором журнала «Неотразимость стиля». Она, собственно, была его основателем и владельцем. Элиза придумала этот журнал пятнадцать лет назад, потом два года разрабатывала концепцию издания, изучала читательский рынок и подбирала сотрудников. И вот уже около десяти лет журнал не только окупал себя, но и приносил неплохую прибыль. Но доход мало волновал Элизу, хотя и был важным индикатором успешности журнала.
Ей было интересно работать журналистом, писать статьи, аналитические обзоры, прогнозировать тенденции в культурной жизни, самой способствовать позитивным сдвигам в социуме. Стиль оказался целым цивилизационным пространством — его быстро меняющиеся парадигмы возникали на стыке искусства и моды, рекламы и бизнеса, личных пристрастий и общественных предпочтений. Стиль существовал в одежде и литературе, в науке и архитектуре, в сексе и политике.
Стиль был средством спасения индивидуума в многомиллиардном безликом море. Стиль мог быть криком, а мог быть шёпотом. Чем тоньше стиль, тем он проникновенней, полагала Элиза. Агрессивность отталкивает, и только ненавязчивые послания трогают по-настоящему. «Настоящий стиль неуловим и неотразим» — это было кредо её журнала. Стиль отражает индивидуальность и одновременно приглашает к диалогу. Стиль — это тайный знак, который нужно расшифровать, а взаимная тайна сближает.
