Я кашлянул и хрипло сказал:
— Только если мне дадут набрать группу в десять человек.
Вот так! Никакой безоговорочности! Я всё обговорю и на всём настою!
— Десять человек? — удивилась королева. — Всего? Хорошо, пусть будет десять. Так что, по рукам?
Я рассердился и подумал:
«Нет, ну какая напористость! Прямо дух перевести не дадут. Я должен всё не спеша обдумать, составить список требований и условий, согласовать его со своим юристом и юристами династии…»
— Так мы договорились, профессор? Я знаю, что у вас были проблемы с публикациями и докладами, зато сейчас у вас будет свой журнал и деньги на собственные конференции. Согласны?
Я рассвирепел уже не на шутку и сказал суровым голосом:
— Да!
Глава 22
Мушкетёр и Дюймовочка
22.1. Политик
Иван Петрович Сидоров заболел. И престраннейшим образом. Уходил в отпуск — был человек человеком: все государственные дела решительно отфутболил на две недели, устроил шумный ужин с друзьями, секретаршу крепко расцеловал и наградил отгулами.
После отпуска изменился видный политик разительно: изменениями от него прямо-таки стало разить. Это немедленно заметила секретарша Ангелина.
Во-первых, зашёл босс в приёмную неспешно, без обычного решительного напора. Заозирался, будто забыл, как устроена собственная приёмная. А ведь даже стенные панели сам выбирал.
Во-вторых, с секретаршей поздоровался сухо и рассеянно. И ничего не привёз ей из отпуска! А ведь три дня должен был провести в Париже!
Ангелина всполошилась, аж задумалась. Тут просители стали накапливаться на приёмных стульчиках. Секретарша зашла в кабинет к Ивану Петровичу — будто спросить, что с ними делать. Предлог, конечно, она и сама знала: гнать в три шеи к трём заместителям. Но Иван Петрович неожиданно согласился всех принять.
Заболел! Заболел! Без звука принять посетителей?! Первый раз такое. Ладно бы перед выборами, так ведь и года не прошло, как народная любовь была разогрета до нужной точки.
Ангелина поняла, что нужны решительные меры.
Она наклонилась к Ивану Петровичу и сочно заворковала ему в ухо, радуясь, что блузка сегодня на редкость удачная.
Но он слушал невнимательно!
Тогда Ангелина, в панике, и сама краснея, горячо зашептала такие соблазнительные вещи, что…
И тут Иван Петрович сдался: встал и обнял секретаршу за талию так, что даже каблучки оторвались от ковра. И легко двинулся к дивану. Ангелина обрадовалась достигнутому результату и за четыре секунды расстегнула половину блузки.
Иван Петрович протащил секретаршу мимо дивана, дошёл до двери, аккуратно выставил Ангелину и закрыл за ней тяжёлую створку, обитую кожей.
И осталась Ангелина стоять в распахнутой блузке посреди приёмной, полной посетителей.
Дура дурой.
Этой сцены Ангелина шефу никогда не простила, и видимость служебной любви сменилась очевидностью личной ненависти.
Дальше стало ещё хуже и даже страшнее.
Всего за неделю политик выставил дураками всех друзей по службе и бизнесу. В лексиконе Ивана Петровича появилось непривычное слово «взятка», а его поведение привело к острому кризису внутри партийной фракции, которая тут же поставила вопрос об исключении политика из своих сплочённых, практически сросшихся рядов.
В ответ Иван Петрович Сидоров замкнулся в кабинете и стал готовить публичное выступление. Ходили слухи, что оно будет полно ужасных разоблачений с катастрофическими политическими и уголовными последствиями. Сам Иван Петрович называл свою речь программой по улучшению и оздоровлению жизни. Но коллеги боялись, что эта программа будет противоречить самой жизни, особенно их жизни.
И вот решающий день настал.
Иван Петрович орлом взбежал на трибуну. Многотысячная толпа на площади и многомиллионное сообщество телезрителей прищурили глаза и навострили уши.
Иван Петрович Сидоров, не заглядывая в доклад, открыл рот и прогремел на всю площадь неожиданное:
— Убийцы, пожалуйста, не убивайте детей!
Слово «убийцы» прозвучало не осуждением, а лишь обозначением профессии.
Наступила тишина. Даже голуби на фонтане замерли. Иван Петрович окинул гордым взором людское море и снова загремел:
— Люди, пожалуйста…
В этот момент по всем ушам ударил раскатистый и многократный звук.
В спину Ивана Петровича вонзилась с влажным чмоканьем пуля и взорвалась внутри позвоночника. Она была выпущена из ствола пистолета-полуавтомата «глок-17» помощником депутата Оникуева, коллеги Ивана Петровича по фракции.
Вторая пуля неуверенно, но вполне смертельно вошла в район печени. Ангелина неделю практиковалась со снайперской винтовкой. Надо было ещё несколько уроков взять.
Очередь из автомата разорвала шею и снесла часть черепа политика. Это собственный помощник постарался.
Больше всех натворила дел подствольная граната, попавшая в живот депутату. Хрязинские братки никогда не отличались изяществом действия, предпочитая эффективность.
Но не кровь и не ошмётки плоти брызнули в разные стороны от Ивана Петровича в ответ на обиженные и убедительные послания соратников.
Шестерёнки, провода и куски схем разлетелись по трибуне.
И каждый из стрелявших вскрикнул своё, искреннее:
— Только нелюдь мог со мной так поступить!
— Святые хрязинские угодники!
— Вот почему он перестал ходить на собрания в баню!
— Это недоделанный робот!
Среди общего визга и воплей, воцарившихся на площади, никто не услышал этих восклицаний. Как и последних слов робота, замерших в воздухе:
— Люди, пожалуйста, не… — и осыпавшихся с шестерёночным звоном на тротуары.
Толпа бросилась по переулкам, спасаясь от невидимых снайперов.
Робот Иван Петрович, истекая охлаждающе-смазочной жидкостью, прошептал:
— Эх, люди, люди…
Но его снова никто не услышал.
Автор закрыл рукопись и воззрился на десяток слушателей, сидевших перед ним.
— Ну, как? — с надеждой спросил он у литбригады, допивающей кофе и дожирающей служебные рогалики.
Аркаша, начальник «бригантинки», тоже посмотрел на всех, но спросил уже строго:
