Но только через час, ответив на множество вопросов, Хао сумел закрыть собрание.
Как только он вошёл в свой кабинет, сюда же заявилась принцесса Карина.
Хао мысленно возвёл глаза к небу: «М-магелланово облако!»
Принцесса была головной болью.
— Профессор Шон!
— Слушаю вас, Карина.
Хао никогда не называл в институте Карину принцессой. Заходя в научное учреждение, шляпы, короны и колпаки нужно оставлять в гардеробе.
— Я занимаюсь математическими моделями пульсаций звёзд…
— Я знаю.
— И готова сфокусироваться на модели Солнца… («О боги, а я надеялся, что она захочет переехать в Луна-Сити…») …но я полагаю, что нельзя прекращать моделирование ближайших и самых изученных звёзд, ведь одного Солнца недостаточно для тестирования солнечных моделей — другие звёзды дадут нам гораздо больше материала для анализа!
Хао всё понял — принцесса хочет сохранить свою старую тему, перекрасив её в новый цвет. Может, дочери старого друга Хао бы и отказал, но дочери старого врага он отказать не мог.
— Хорошо, согласен включить в тему моделирования Солнца ещё и соседние звёзды. Как тестовые объекты.
— Вы прелесть, профессор! — засветилась Карина и готова была уже упорхнуть, но в дверях задержалась: — Профессор Шон, тогда… на лекции… вы были очень бесцеремонны и даже грубы со мной. Позже, когда я училась в университете, то сто раз была готова бросить эту головоломную математику… и только эта ваша насмешливая лемма о неспособности богатых к математическим трудностям удержала меня от позорного отступления. Скажите, вы тогда были так язвительны… специально?
Профессор Шон хмыкнул:
— Ну… я счёл, что хороший внешний раздражитель будет полезен… в данном конкретном случае.
Карина помолчала и тихо сказала, не очень понятно — про что:
— Спасибо, профессор… — и исчезла.
Хао думал долго, почти месяц, колебался — стоит ли? Но всё-таки решил, что не помешает — в институте работало много зелёной молодёжи, которую ещё учить и учить. Даже если никогда не рано, то почти всегда уже поздно.
Решил и послал всем сообщение:
«Завтра, в 10 утра, профессор Хао Шон скажет речь неизвестного толка, но ничего делового не содержащую. Сбора не будет, всем оставаться на своих рабочих местах, а самые бездельники могут продолжать загорать на лужайках, просто включив т-фоны на институтский канал».
И вот он сидит за столом, налив в стакан воды.
— Здравствуйте, коллеги! Большинство из вас уже согласились на то, что мы продолжим работать вместе, и уже испортили свои рабочие стены плакатами с пейзажами Солнечной системы. Моя речь обращена в первую очередь к тем, кто в ближайшие годы должен совершить качественный скачок в математическом моделировании и физическом понимании строения и динамики Солнечной системы.
Я решил с вами просто поболтать, поэтому и не стал вас собирать в конференц-зале, где вы будете зевать мне в лицо и думать: «Когда же этот зануда закончит брюзжать?» — вы сможете вернуться в кабинет и спокойно написать письмишко своему дружку или подружке насчёт сегодняшнего вечера.
Я даже не включаю видеосвязь, чтобы, не видя ваших скучных рож, оптимистично надеяться, что вы не смотрите сетевые анекдоты, не пьёте чай и не пишете новую статью, а внимательно слушаете меня. Вы даже можете безнаказанно храпеть во время директорской речи — только отрубите свои микрофоны.
Хао услышал отдалённый смех из динамиков обратной связи.
— Первым пунктом своей занудной речи я призову вас к научной внимательности. Это значит — замечать и дотошно исследовать ВСЕ необычные наблюдаемые отклонения от существующих моделей. Не оставляйте за спиной непонятное! Есть вероятность, что даже маленькое противоречие между теорией и экспериментом станет истоком чего-то нового и важного. Чем досаднее несовпадение формул и реальности, тем больше здесь перспектив. Нужно не скрывать или заглаживать трудности нашего понимания и моделирования, а всячески вскрывать и выпячивать их.
Примеров важности такой внимательности — масса; я наступлю себе на горло и приведу только один.
В 1972 году французский химик-аналитик Бужигес, исследовавший образцы урановых руд, привезённых из Африки, обнаружил необычность изотопного состава урана. Стандартное содержание урана-235 в природной смеси трёх изотопов урана — 234, 235 и 238 — составляет 0,720 %. Этот процент неизменен на всей планете и даже во всей Солнечной системе. За более далёкие тела я не поручусь.
Но согласно измерениям Бужигеса, процент урана-235 в исследуемой партии руды составлял лишь 0,717 %. Для тех, кто плохо считает в уме, поясняю — речь идёт о разнице в три тысячных процента! Бужигес оказался внимательным учёным, придавшим этой аномалии большое значение. В Африку была снаряжена экспедиция, которая обнаружила, что изменение изотопного состава в урановой жиле в Габоне вызвано существованием древних ядерных реакторов.
Из динамиков раздался взволнованный шум, и Хао довольно улыбнулся.
— Наверное, сразу подумали про палеоконтакт и инопланетян? Зря. Африканские атомные реакторы — их в Габоне было открыто около двух десятков — оказались не инопланетными, а естественными. Два миллиарда лет назад содержание в природном уране легкоделящегося урана-235 достигало трёх процентов. Кроме того, урановая жила в Габоне располагалась возле речки, а вода является естественным замедлителем нейтронов.
Уран-235 рождал нейтроны, они уменьшали свою скорость, проходя через мокрый грунт, и эффективно взаимодействовали с ураном-238, вызывая ядерную реакцию. В результате урановая жила метровой толщины в течение получаса разогревалась до тепловой мощности в сотню киловатт — пока грунтовые воды не закипали и не испарялись. При исчезновении замедлителя реактор угасал и остывал два с половиной часа. Потом вода снова проникала по трещинам в остывшую урановую жилу — и цикл повторялся снова.
Открытие естественного ядерного реактора, аналогичного искусственному по размерам и принципам функционирования, стало полезным щелчком по самолюбию человека, ведь многие учёные, включая Энрико Ферми, полагали, что атомный реактор является исключительным достижением человека разумного.
— Как долго работали такие реакторы? — донёсся из динамика чей-то вопрос.
— Пятьсот миллионов лет! — ответил Хао. — В смысле надёжности атомных реакторов людям тоже есть чему поучиться у природы.
Он сделал паузу, отпил воды из стакана и откинулся в кресле поудобнее.
«Всё-таки хорошо произносить речь из своего кабинета…»
— Теперь я хотел бы поболтать о таком понятии, как научный максимализм.
Хао сделал многозначительную паузу и усилил голос:
— Учёный должен быть безоговорочным максималистом! Компромиссы — удел мировой и семейной политики. Настоящие учёные не идут ни на какие интеллектуальные сделки, если они хоть в чём-то сомнительны. Учёные должны искать теории, которые полностью объясняют экспериментальные данные и не оставляют дыр в понимании или заметённых под ковёр проблем. Старательнее — можете даже с удовольствием — расковыривайте болячки своих теорий! Не прячьте их от коллег и в первую очередь от себя.
