— Ничего, сэр! — откликнулся матрос, чего-то защёлкивая, настраивая и задраивая. — Посадка полностью автоматическая и совершенно надёжная. Кабина останется на поверхности, и через шестьдесят часов мы вас таким же способом заберём.
— Ну и порядки! — проворчал Рединбург, недовольный таким обращением с самим инспектором Интернационального научного фонда, но матрос уже задраил люк и не ответил.
Что-то лязгнуло — и капсула вылетела из крепления. Слабая гравитация — из-за того, что корабль барражировал над поверхностью Энцелада с помощью двигателей малой тяги, — сменилась невесомостью, и Рединбург судорожно схватился за поручни кресла.
Скорость кабины нарастала, и ледяные скалы внизу заметно приблизились, но Рединбург всё ещё не слышал звука двигателей и тревожился.
Датчик высоты уже отсчитывал последний километр, когда Рединбург не выдержал и сердито крикнул:
— Эй, эта штука собирается работать, или я так и грохнусь о скалы?
Голос капитана ответил:
— Не волнуйтесь, двигатели включатся очень скоро. Приготовьтесь к перегрузке на уровне половины земной силы тяжести.
Двигатели действительно загудели, и на плечи и грудь Рединбурга навалилась тяжесть ускорения.
— Половина! Да это перегрузка на полтора «же»! — бурчал Рединбург, посматривая на полусферу, которая стала видна на ровном пятачке между острых скал и холмов.
Скалы освещались косым солнцем и выглядели хаотическим скоплением блестящих и сумрачных поверхностей. Огромный, вполгоризонта, Сатурн висел прямо над горизонтом своего спутника Энцелада, но выглядел странно голым, потому что его обычное украшение — кольца — были видны с ребра, то есть почти не видны. На макушке Сатурна горела великолепная синяя корона полярного сияния, но пассажир маленького кораблика смотрел только вниз — на приближающуюся станцию.
Кабина скользнула к вершине купола и аккуратно юркнула в тесный шлюз.
Остановилась, фыркнув напоследок двигателями.
Рединбург перевёл дух и сказал креслу:
— Отпусти меня!
Но кресло было настолько старым, что не понимало голосовых команд. Пришлось Рединбургу самому искать застёжки креплений, чертыхаясь и ругая свою командировку и этих старых однокашников, которые забираются демон знает куда.
Аспирант разбирался с ремнями молча.
— Добро пожаловать на Энцелад, в долину Третьей тигровой полосы!
В проёме открывшейся двери стоял бородатый человек и улыбался во весь рот.
— Здравствуй, Тоби! — кисло улыбнулся и Рединбург, вяло пожимая однокашнику руку. — Вот приехал с инспекцией в твою дыру. Вернее, не приехал, а провалился в неё!
Они посмеялись.
Тоби отвёл Рединбурга и аспиранта в их комнаты и помог с багажом — хотя самый большой чемодан графа, потянувший на земной таможне на тридцать три килограмма, на Энцеладе весил всего четыреста граммов. Но массу чемодан по-прежнему имел внушительную — поэтому с непривычки им можно было оббить и встречные стены, и свои коленки.
Судя по выражению инспекторского лица, комната Рединбургу не приглянулась — она была тесна, низка и смотрела прямо в скучный ледяной склон.
Тоби глянул на унылую физиономию гостя, осматривавшего крохотный душ, и усмехнулся — у него были такие же апартаменты, но они почему-то ему нравились — особенно переменчивая игра солнечного и сатурнианского света на полупрозрачных ледяных склонах, видимых в иллюминатор.
Через час Тоби позвал гостей к столу. Инспектор, принявший душ, вышел посвежевший, в мягком сером костюме — то ли в пижаме, то ли в специальной домашней одежде. Аспирант был одет в тот же комбинезон, в котором прилетел.
— Сегодня я приготовил самый шикарный ужин, — сказал Тоби. — В честь высоких — с очень высокой орбиты! — гостей.
— Это правильно! — важно улыбнулся Рединбург и перевёл излишне множественное число в правильное единственное: — Гостя, который может принести деньги, нужно холить и лелеять.
— Да уж, от вас дождёшься денег… — усмехнулся Тоби. — Сначала вдвое урезали проект, а потом и вообще отказались финансировать.
— Ну, это ещё не решено окончательно… — неопределённо повёл рукой Рединбург. — Я сюда, собственно, и приехал, чтобы на месте разобраться с целесообразностью финансирования твоего проекта. У тебя два дня, чтобы мне всё показать.
— Всё покажу, ничего не скрою, — кивнул Тоби, склоняясь над тарелкой и с удовольствием вдыхая горячий пар от тушёного мяса с черносливом и картофелем. — Завтра утром и отправимся на осмотр моих владений.
— Что значит — утром? Это во сколько?
— В восемь по земному Гринвичу. Спутник делает оборот за тридцать три часа, по его рассветам и закатам жить невозможно — организм никак не привыкает к такой длительности дня. Так что встаём вместе с англичанами и работаем как они — восемь часов.
— Ужас! — искренне ответил Рединбург, но было непонятно, к чему относилось его высказывание — к очень раннему подъёму или к кошмарно длинному рабочему дню.
День действительно оказался для инспектора очень длинным и скучным: Тоби настойчиво таскал Рединбурга и покорного аспиранта по сейсмодатчикам, которые были раскинуты сложной сетью на десяти тысячах квадратных километров.
Уже к обеду Рединбург устал и ему было всё равно, что половина датчиков выходит из строя раньше гарантийного срока. Он равнодушно слушал драматические истории взволнованного Тоби о том, что химические анализаторы плохо реагируют на органические компоненты вулканических выбросов, хотя в спецификации были обещаны золотые горы насчёт чувствительности аппаратуры. А вот жалобу Тоби на большие расстояния между датчиками Рединбург воспринял сочувственно и с пониманием:
— Действительно, летать между ними — это просто кошмар!
Но Тоби больше всего волновало то, что редкая сеть датчиков плохо фиксировала параметры энцеладотрясений. Он часто возвращался к этой теме, ходил по ней вдоль и поперёк, крутил со всех сторон — и даже надоел Рединбургу такой настойчивостью. «Дались ему эти датчики!»
Вечером, за ужином, Рединбург выпил, размяк и заговорил с Тоби душевно, не обращая внимания на аспиранта.
— Ну что ты тут забыл, в этой ледяной дыре? Здесь нет людей, общества, твоя жизнь скудна! Ты же был лучшим на нашем курсе, у тебя оценки были выше моих на целый балл!
Впрочем, последнюю фразу граф Рединбург счёл не относящейся к делу и отбросил её ещё до того, как она добралась до языка.
— Посмотри на меня — я уже стал начальником отдела главного по величине мирового научного фонда! Ты бы видел, как меня встречают на конференциях! От меня зависит распределение грантов на сто миллионов долларов! Стоит мне открыть рот, как все…
Рединбург припал к стакану, сбился с мысли и продолжил с другого конца речи:
