Самолёт висел на месте — обычно над парком, но многие смельчаки предпочитали людные улицы. Тело прыгнувшего летело вниз долгие секунды, потом резиновая верёвка, которая обвивала лодыжки, начинала натягиваться, а падение — замедляться. До земли оставалось совсем чуть-чуть, когда резина натягивалась всерьёз и ноги чуть не выдирались из суставов.
Прыгун останавливался на высоте нескольких метров — когда уже видны раскрытые рты и испуганные глаза разбегающихся пешеходов, — а потом взмывал назад, где его и ловили в люк самолёта — не сразу, но ловили.
Но удача при прыжке зависела от многих факторов — веса, ветра, аккуратности определения высоты, точности прицела. Прыгуны разбивались часто — и не всегда они одни. Полиция свирепствовала, ловила лихачей, лишала их пожизненно лётных прав и даже сажала за решётку — но поветрие не выветривалось.
Анатоль сам не прыгал, но его друг разбился, попав в вершину дерева.
Другие забавы молчелов тоже были очень рискованны: алкогольные бега, дуэли на яхтах, «робинзонады наугад». Им было очень скучно — этим молчелам. А риск и страх смерти — очень сильное лекарство от скуки.
Пилот Серджио Ипатов покатал Анатоля на малом транспортном вилёте. Летящую машину здорово потряхивало, хотя они не забирались в глубь атмосферы — так, зацепили самый краешек на высоте сорока километров, поднырнув под дымку кислотных облаков.
— Понимаешь, сынок, с пассажиром вниз не положено, — объяснил Серджио. Он снисходительно звал Анатоля «сынком», хотя по возрасту ему в отцы явно не годился. Анатоль не возражал — пусть зовёт, лишь бы катал.
— Внизу там творится такое, такое… — Серджио закатывал глаза, но объяснить толком не мог.
Потом они поднялись на сотню километров, и небо над ними очистилось и посветлело, а под ними кто-то могучий продолжал помешивать огромной ложкой адское варево венерианской атмосферы, а варево сопротивлялось, тянулось колоссальными облачными струями и упрямо не перемешивалось.
«Странная планета… — думал Анатоль, глядя вниз сквозь толстое стекло иллюминатора. — Облака и туманы из концентрированной серной кислоты, атмосфера из бесплодного горячего углекислого газа в сто раз плотнее земной. Венерианский день длиннее венерианского года, а сухая каменистая поверхность раскалена как сковорода — до пятисот градусов. Дождь из серной кислоты не поливает поверхность Венеры только потому, что не долетает до неё, успевая испариться от невыносимой жары уже на высоте двадцати километров. И кто-то мечтает превратить эту страшную Венеру во вторую прекрасную Землю?»
Вилёт на тропосферных высотах ниже тридцати километров обычно управлялся дистанционно — с помощью не рукояток, а сенсорного костюма. Пилот словно прирастал к вилёту своими нервами и ощущал его крылья и двигатели как части собственного организма. На самом деле пилот сидел в аэростате в сенс-костюме, а вилёт нырял в адскую жаркую тьму без человека.
Но все пилоты настаивали на своём присутствии там.
— Я на своей шкуре чую всё — ливни из серной кислоты, ураганы, вулканические извержения! — Серджио пил слабое пиво в баре и размахивал руками. — Как-то над горами Максвелла меня затянуло в центр кислотного урагана. Я оттуда еле выбрался, всю горючку сжёг, а двигатели чуть не запорол. В меня ударило триста молний. Вылезаю из мокрого сенсорного костюма, а меня качает, словно я до сих пор болтаюсь в центре урагана. Залезаю в душ, а на плечах волдыри от ожогов серной кислотой. Так что это не вилёт там летает, а я сам. А вилёт это только оформляет. Понял, сынок?
Доктор Хоуп сидела за столиком со старинной бумажной книгой.
— Что вы читаете?
— Монтеня. Он мой любимый философ и хорошо помогает в трудную минуту.
— А она именно такая? Минута?
— Да, сегодня мы потеряли научный вилёт. Будет разбирательство, но человеческая ошибка вероятнее.
Анатоль обернулся. Серджио и двое других парней-пилотов сидели в дальнем углу и угрюмо что-то обсуждали, облокотившись на стол.
Анатоль задумчиво сказал:
— Ты летишь против плотного, как плоть, ветра, насыщенного каплями восьмидесятипроцентной серной кислоты. Ураган бьёт в твоё лобовое стекло со скоростью двести метров в секунду. Под тобой извергаются вулканы, и их ядовитые султаны, перемешанные с каменными бомбами, пробивают атмосферу насквозь. В тебя попадают невероятной силы молнии, в сто раз более частые, чем на Земле, рождённые электрическими драконами Венеры. Их громовой рёв оглушает тебя. Ты устал, ты взмок, но тебе даны доли секунды на решение, и ты принимаешь это решение. И оно оказывается неправильным. Аппарат раскалывается в раскалённых скалах, а ты попадаешь в лапы комиссий из сухопутных моряков, и все начинают тебя раскалывать, ненавидеть и жалеть, и ты уже сам жалеешь, что тебя не было в вилёте.
— Теперь я верю, что вы — писатель. Но страшное любит дружить с прекрасным. Над поверхностью Венеры плавают горячие металлические туманы, они оседают причудливым инеем на прохладных вершинах и даже образуют блестящие озёра в высокогорных долинах. По берегам этих жидких озёр из свинца и висмута вырастают металлические цветы изумительной красоты. Я вам подарю такой цветок — у меня их целая коллекция.
Анатоль пристально смотрел на Салли:
— Доктор Хоуп, а вам не страшно не справиться с теми трудными задачами, которые стоят перед вами лично? Не боитесь завалить дело и подвести других людей?
— I do my best — этому девизу я следую всю жизнь. Выжми из себя максимум и дальше живи спокойно. Но только ты должен действительно постараться сделать максимум, что иногда означает немного больше, чем возможно. И я спокойна, Анатоль. Кто-то думает, что мог сделать лучше? Пусть идёт и делает, а не… — Салли выругалась так по-молодецки, что Анатоль прыснул. Справившись со смехом, он попросил:
— Почитайте что-нибудь из Монтеня.
Салли открыла книгу наугад:
«Те, кто расшатывает государственный строй, чаще всего первыми и гибнут при его крушении. Плоды смуты никогда не достаются тому, кто её вызвал; он только всколыхнул и замутил воду, а ловить рыбу будут уже другие».
— Хм, — сказал Анатоль. — Когда он жил, Монтень?
— Шестнадцатый век.
— Этот старик был мудр. Прочитайте что-нибудь ещё.
— Большую часть жизни он был молод, да и умер в пятьдесят девять лет — с моей точки зрения, почти мальчишкой, — возразила доктор Хоуп и открыла книгу на другой странице:
«Так как ум наш укрепляется общением с умами сильными и ясными, нельзя и представить себе, как много он теряет, как опошляется в каждодневном соприкосновении и общении с умами низменными и ущербными. Это самая гибельная зараза».
Анатоль удивился:
— Вот так открываешь на любой странице эту толстую книгу — а там готовый афоризм?
— Да.
Салли открыла наугад ещё одну страницу:
