Глава 14
Оказавшись во дворе дома, где жила Ника
Залыгина, я ощутила легкий укол в сердце. Именно в таком месте прошло мое
детство и большая часть юности. Четыре блочные пятиэтажки стоят квадратом, в
середине лужайка со скамейками, песочницей и качелями. Чуть поодаль
расположился покосившийся деревянный стол и две колченогие лавки, дальше идут гаражи,
не ракушки, а разномастные железные сооружения, покрашенные зеленой, синей и
коричневой краской. Около них сиротливо тоскует турник, на который местные
хозяйки вешают ковры, дабы от души поколотить их выбивалкой. В противоположном
углу двора натянуты веревки, и на них висят свежевыстиранные пододеяльники,
разноцветные детские колготки и женское белье устрашающего вида: розовые
атласные лифчики сто одиннадцатого размера и трусы, которые, похоже, носит
беременная самка бегемота. Несколько вполне чистых, сытых, счастливых домашних
кошек развалилось в траве, среди чахлых цветочков. Мы называли эти цветики в
детстве «петушками». А еще тут колыхались желтые шары, неприхотливое растение,
буйно цветущее даже в условиях загазованного мегаполиса. Когда-то эти кусты
возвышались почти во всех столичных дворах, во времена моего детства «золотые»
шары были самым распространенным московским украшением, но потом кто-то наверху
решил, что они простят облик города, и велел вырубить цветы. Желтые шары
уничтожили, как классового врага. Но во дворе моего детства они спокойно
доживают свой век, и сейчас на меня напал приступ ностальгии, а перед глазами
вспыхнула яркая картина.
Вот я шлепаю в магазин, зажав в кулаке
выданные Раисой копейки на бутылку пива. «Жигулевского» по тем годам в Москве
было не достать, едва в магазины поступали заветные ящики, как орда мужиков
штурмом брала прилавки, крича:
– Больше двух бутылок в одни руки не
давайте, гоните вон ветеранов, пиво не хлеб, постоят в очереди, как все!
Но Раисе, любившей с утра опохмеляться пивком,
повезло. С нами на одной лестничной клетке жила сварливая Танька, продавщица из
винного отдела, поэтому пол-литровая бутылка из темного стекла всегда поджидала
мачеху. Танька охотно продавала соседке из-под прилавка дефицит. Именно продавала,
в долг у нее было не допроситься.
Я брела в магазин, загребая пыль сандалиями,
доставшимися мне по наследству от дочери другой соседки, Люси. В нашей
пятиэтажке, где все мужики пили, трезвым считался тот, который набирался только
два раза в месяц: пятого и двадцатого числа. Вот Люсин муженек был из таких,
позволял себе лишь в аванс и получку, поэтому его семья жила хорошо, они ели
каждый день мясо, а дочери покупали добротную одежду. Обноски доставались Вилке
Таракановой.
Сандалии были мне чуть велики, в какой-то
момент я споткнулась, шлепнулась, разжала кулак и увидела, как монетки
покатились вперед и исчезли в решетке канализации. Не знаю, испытывала ли я еще
когда-нибудь подобный ужас. Раиса довольно долго рылась по карманам, наскребая
необходимую сумму на пиво, она ждет падчерицу с «лекарством». Поэтому домой
лучше не возвращаться. Поняв, что, прошлявшись по улицам до ночи, мне потом все
же предстоит явиться пред очи Раисы, я заревела в голос, что, в общем-то,
простительно, мне тогда едва исполнилось девять лет.
– Мамочка, – прокричала, подбегая ко
мне, девочка, по виду моя одногодка, – посмотри, она упала и ушиблась.
– Может, тебя домой проводить? –
ласково спросил женский голос, потом мягкие, нежные руки осторожно помогли мне
подняться. – Пойдем к твоей маме!
– Нет, – закричала я, – ой, не
надо!
– Что случилось? – нахмурилась
незнакомка.
Рыдая, я изложила ей суть дела, рассказала про
Раису, пиво, монетки, решетку канализации…
Девочка-одногодка, одетая в красивое,
накрахмаленное белое платье, симпатичные лаковые туфельки и гольфы с
кисточками, слушала меня, разинув рот, а ее мать молча расстегнула шикарную
сумку, какой не было даже у зажиточной тети Люси, вытащила из нее целый рубль,
протянула мне и тихо сказала:
– Ступай, купи своей мачехе пиво, себе
мороженое и в дальнейшем ходи по улицам аккуратно.
– Здесь очень много денег, –
попятилась я.
– Извини, у меня нет мелочи.
– А как мне их отдавать? Я пока еще не
работаю!
Женщина силой впихнула в мой кулачок
ассигнацию.
– Держи, это подарок.
– Раиса не разрешает мне брать ничего
просто так, – прошептала я, – коли взяла – надо вернуть.
Незнакомка присела передо мной.
– Послушай! У меня есть деньги, ты свои
потеряла. А бог велит помогать друг другу. Никому не рассказывай про рубль,
просто ступай в магазин.
– Бога нет, – уверенно сказала
я, – нам в школе объясняли.
– Ладно, – кивнула дама, –
спорить не стану. Ты отдашь мне рубль потом, когда вырастешь. Станешь большой,
красивой, получишь зарплату, пойдешь по улице и увидишь маленькую девочку,
которая потеряла деньги, подаришь ей рубль, и мы будем квиты.
– Но получится, что я верну деньги не
вам! – воскликнула я.
– Это неважно, – улыбнулась
дама, – мне когда-то, очень, очень давно, тогда тебя еще на свете не было,
помогла одна женщина, теперь я выручаю из беды тебя, а уж ты тоже, сделай
одолжение, протяни руку помощи нуждающемуся. Если каждый так поступит, на свете
не будет несчастных.
Я потрясла головой. Удивительное дело, в школе
на уроках учителя часто гудели: «Надо быть добрыми», – но отчего-то их
сентенции смешили, порой раздражали нас и мигом вылетали из головы.
А женщину, подарившую мне рубль, я вспоминаю
до сих пор, вижу ее мягкую улыбку, красивые темно-каштановые волосы, карие
глаза, ощущаю запах нежных духов и очень хорошо помню фразу: я помогу тебе, ты
другому, он третьему, и все станут счастливы.
Вздохнув, я пошла искать нужный подъезд.
Говорят, неумеренная сентиментальность – признак надвигающейся старости. Хотя
мне до пенсии очень и очень далеко, и сейчас нужно не предаваться воспоминаниям
детства, а искать ожерелье Киры, моей несчастной, наивной подружки, лежащей до
сих пор без сознания в реанимации. Хорошо, хоть я сообразила позвонить Лизе, в
отделении у которой лежит Кира, и теперь спешно прилетевший из командировки
Борис уверен, что его жена очутилась в клинике из-за чрезмерного увлечения
«волшебными тайскими таблетками».
Дверь в квартиру Залыгиной была открыта и
подперта табуреткой, а на лестнице, на подоконнике, сидела девушка в шортах и
футболке, измазанной краской.
– Там ремонт? – спросила я.
