Покосившись на мужчин, я поскребла бумагу
ногтем. Никакого эффекта. Пришлось снова тыкать в договор ручкой, в какой-то
момент из недр самописки выплеснулась большая жирная капля черного цвета. Федор
и Голубев, не замечая моих действий, беседовали о цилиндрах, дисках и
магнитолах, а любая женщина знает, коли в разговоре начинают проскальзывать
слова «буфер», «колонки», «сидичейнджер», значит, мужская часть компании
находится почти в наркотическом опьянении, в такой момент они ничего не видят
вокруг.
Сочтя момент подходящим, я быстро слизнула
каплю и одновременно попыталась зубами отгрызть фальшивую ресницу. На этот раз
я выполнила задуманное с блеском, вместо кляксы на договоре остался лишь мокрый
след, но вот там, где секунду назад щетинились искусственные ресницы, возникла
дыра.
Я заморгала. Как прикажете поступить теперь?
Глаза заметались по столу, и, о радость, я увидела бумажный скотч.
Оторвать небольшой кусочек от мотка оказалось
плевым делом, наклеивание его на дыру заняло максимум две секунды, поставить
подпись и того меньше. Федор и Голубев теперь схлестнулись на почве руля.
Спортивный или обычный? Поверьте, это настолько глобальная проблема, что про
мелочь по имени Арина Виолова они начисто забыли.
Я оглядела результаты своего труда и вновь осталась
недовольна. Дырка, правда, исчезла, клякса вместе с ресницей благополучно
испарились, но все равно понятно, что на договоре имеется заплатка! И тут на
меня снизошло подлинное вдохновение. Главное ведь никогда не отчаиваться, выход
найдется из любого положения.
Стило запорхало по документу, и очень скоро
мой автограф оказался в рамочке из цветочков. Вот теперь просто на славу.
– Ну, готово? – вынырнул из беседы
Федор.
– Да.
Не глядя на договор, пиарщик передал его
Голубеву, тот вздернул брови.
– Это ваша подпись?
– Естественно, – фыркнула я, –
собственноручная, а почему вы удивляетесь? Я всегда рисую овал из незабудок, он
делает росчерк неповторимым.
Пиарщик и продюсер уставились на меня, в их
глазах заметалось странное выражение, некая смесь удивления и легкого испуга.
– Что-то не так? – насторожилась я.
– Э… все просто супер, – кашлянул
продюсер, – нам нужно будет еще раз встретиться, довольно скоро, обсудить
детали сценария.
– Вы, Виола Ленинидовна, можете ехать по
делам, – протянул Федор, – понимаю занятость звездного человека, не
смею вас более задерживать. Разрешите проводить.
Схватив меня цепкой рукой, пиарщик допинал
«звезду« до коридора и с чувством заявил:
– Офигеть можно! Вали отсюда, жди звонка
от Голубева. Скончаться можно, я велел же без дури! Знаешь, о чем сейчас
спросит Анатолий, когда я вернусь в кабинет? «У твоей Виоловой все дома? Она
случайно не из психушки удрапала?»
– Совершенно не понимаю суть
претензий, – с достоинством возразила я, – я одета, как Бустинова,
даже вторую серьгу в ухо воткнула, никаких джинсов и маечек, элегантный костюм.
– Если на пугало нацепить бальное платье,
оно не станет принцессой, – прошипел Федор, – звезда моя, сходи в
туалет, глянь на свою морду!
Я покорно побрела в указанном направлении,
походя отметив, что Олечка спокойно сидит в холле в кресле, лицо девочки
скрывала огромная книга, которую сиротка держала в руках. Были видны лишь
оборки белого платья и две тоненькие ножки в белых носочках и парусиновых
туфельках. Отчего-то мой взор зацепился за обувь Олечки, но я решила пока не
отвлекать девочку, а все же глянуть в зеркало.
В туалете оказалось пусто, большое
посеребренное стекло было полностью в распоряжении госпожи Таракановой. Я
подошла к рукомойнику, изо рта вырвался вскрик:
– Ой!
Вокруг моего рта темнели синие пятна, они же
украшали подбородок и щеки, в качестве особо пикантной детали на нижней губе
висела фальшивая ресница.
Я попыталась ликвидировать безобразие, но
очень скоро поняла: качественные чернила намертво въелись в кожу, просто водой
их не смыть, требуется применить всякие средства: скраб, гель, но здесь их нет.
Единственное, что мне удалось, это оторвать налипшую на губу «красотищу», и
теперь ранку щипало. Решив, что в моей жизни были и более неприятные ситуации,
чем леопардовая расцветка личика, я вытащила тональный крем и спустя несколько
минут сочла свой внешний вид вполне приемлемым.
Особо не расстраиваясь, я вышла в холл,
приблизилась к девочке, увлеченной книгой, и велела:
– Поехали.
Подросток не пошевелился.
– Оля, вставай.
Толстый том опустился на коленки, прикрытые
белым платьицем, показалось смуглое личико, маленькие раскосые карие глаза и
иссиня-черные, гладкие, словно вороново крыло, волосы.
– Я не Оля, – вежливо ответила
девочка, – меня зовут Яной, я жду маму, она в бухгалтерию пошла.
В ту же секунду я поняла, отчего зацепилась
глазом за парусиновые туфли: на Оле ведь были сандалии.
– А где Оля?
– Не знаю.
– Тут должна сидеть девочка, тоже в белом
платье.
– Здесь только я.
В легком недоумении я пошла к лифту, вполне
вероятно, что Оля не поняла, о каком холле идет речь, и сейчас тоскует внизу
около охраны, там тоже стоят кресла.
Но на первом этаже оказалось пусто.
– Простите, – обратилась я к
секьюрити, высокому парню в черном костюме, – со мной приходила девочка, я
отправила ее в столовую, а теперь потеряла. Нельзя ли по громкой связи
попросить ее спуститься вниз?
Охранник кашлянул.
– Такая светленькая, в белом платье?
– Верно.
– Она на улицу побежала.
– Зачем? – изумилась я.
Парень пожал плечами.
– Вышла из столовой и спросила: «Где у
вас курят?»
– Курят? Девочка хотела подымить
сигаретой??
Секьюрити осторожно пригладил волосы.
– Ну, родители, ясное дело, все
последними узнают. Сейчас дети ого-го какие, в десять лет уже меня кой-чему
научить могут. Я красавице ответил: «В издательстве безникотиновая зона, ступай
во двор». Она и учапала, небось там на лавочке сидит, назад не входила! Погода
хорошая, дождика нет.
На площадке рядом с большой клумбой и впрямь
стояли две скамеечки, но Оли на них не нашлось. Я зачем-то обошла лавочки.
