– Пока нет. Только тебе обязательно надо
гимнастику делать, мышцы слабые, вот позвонок и съезжает, станешь заниматься –
забудешь про хворобу, на авось оставишь – скрючит всю, я уже не помогу. Все от
тебя зависит, от твоего выбора.
– Надо же! Так просто, одна секунда – и
спина здоровая, – ликовала я.
– Ага, – кивнула знахарка, –
если знать, куда стукнуть. Вот и Настя Опара знала, что дать и куда спрятать!
Я заморгала, а баба Катя вдруг очень тихо
сказала:
– Знаешь, отчего я тут так долго трепала
всякие истории? Мне тебя почувствовать было надо, сразу понять не могу, с
первой минуты. Иногда придет человек – и милый, и хороший, и ласковый, и конфет
дорогих принесет, и я ему отлично помогу, расстаемся друзьями. Все славно,
только после него впору в баню идти, столько грязи в комнате остается. А другой
с виду сморчок, да душа светлая. Ты же упорная, все равно своего добьешься, или
я ошибаюсь?
– У меня характер терьера, – так же
тихо ответила я, – если вцеплюсь в проблему, буду трясти ее, пока не
разрешится.
Знахарка села на стул.
– Думаешь, тебя Господь зря сюда привел?
Нет, ты мое наказание, вот я и мучилась, говорить или нет. Ладно. Опара
отпустила людей из лепрозория, ясное дело, за деньги. Больных потом в монастырь
привезли. Епифания им документы достала и в добрый путь, пошли они по новой
жить.
– Прокаженные?
– Да, только с виду-то они нормальные, от
здоровых не отличишь. И не все там болели.
– И в лепрозории шум не поднимали, когда
несчастные исчезли?
– Нет.
– Почему?
– Не стану объяснять, поверь, шито-крыто
все было. Епифания с Опарой крепко-накрепко веревочкой связаны, почему – не
скажу. Что матушка с этого имела, тоже не знаю. Вообще-то она святой человек,
доброты немереной, думаю, полагала, несчастным помогает, в лепрозории ведь и
здоровые есть. А вот Опара денег хотела, и куда потом их дела, не знаю, у нее
самой практически ничего не осталось, нищей ушла. Если померла, конечно.
– Это как?
Баба Катя мрачно усмехнулась.
– Знаешь, как она из тюремной больницы
освободилась?
– Я слышала, что безнадежно больных
заключенных отпускают.
– Может, и так, только Опара «умерла»,
похоронила ее Епифания в Мордовии, на местном кладбище.
– Ничего не понимаю.
– Ясно объяснила же, померла Опара, потом
ожила.
– ОЖИЛА?!
– Да, Епифания ее в монастырь увезла,
несколько лет она там жила, потом в барак перебралась. Тихо очень денечки
тащила, потом… Ну не знаю!
– Что? Что? Что потом?!
Знахарка тяжело вздохнула.
– Очень уж она злой к концу стала, прямо
ядом прыскала и все причитала: денег нет, денег нет, нищета горькая, раздели
меня, отняли накопленное.
– Кто?
Баба Катя развела руками.
– Не знаю, только убивалась она страшно,
пару раз обронила со злобой: «Ну я их заставлю раскошелиться». А потом, гляжу,
довольная ходит.
Удивленная переменами в настроении старухи,
баба Катя решила заглянуть к соседке на огонек, но та не пустила знахарку к
себе.
– Не убрано у меня, – проворчала
Опара, – и вообще, я узлы собираю, съезжаю скоро, документы на квартирку
готовлю.
– Вот я и подумала, – закончила баба
Катя, – взялась Настя за нехорошие дела снова. Уж чем занималась перед
смертью-то, мне неведомо. Может, шантажировала тех, кто с ее помощью из
лепрозория вышел? Оговорилась она мне еще на зоне, что их несколько человек
было. Вдруг списочек Настя хранила? Может, Еремина, та, которую язва убила, за
ним охотилась? Потому тебя от комнаты увела? Думала тайничок найти, а в нем
бумажку. Да зря, Настя с листочком небось смылась.
– Она же умерла! – тупо повторила
я. – Если на тот свет ушла, назад не вернутся.
Баба Катя подперла кулаком щеку.
– Ну ладно, до конца расскажу. У Епифании
лекарство имелось, в монастырях такие вещи творятся, большие умельцы есть. А
при обители Одигитрия жила, она любую микстурку сделать могла, великой
знахаркой считалась.
В общем, договорившись с прокаженными, Опара
начала действовать. Побег готовили задолго и очень тщательно. Человек начинал
пить снадобье и заболевал, ему делалось откровенно плохо, поднималась
температура, ломало суставы, резко падал вес. Никакие лекарства, применяемые
современной медициной, не действовали. Для того чтобы остановить процесс,
следовало не просто прекратить прием варева, но и использовать противоядие.
Очевидно, прокаженные страстно желали выбраться из лепрозория и верили
Анастасии, раз решились на подобную авантюру.
Еще надо было обладать большой силой воли,
чтобы продолжать телесные страдания, потому что человеку с каждой неделей
делалось все хуже и хуже, в конце концов он умирал.
– Как умирал? – подскочила я. –
Конечно, того, кто закончил жизненный путь, вынесут из лепрозория, но навряд ли
задумавшие побег планировали подобный исход. Маловероятно, что люди хотели
использовать гроб в качестве трамвая к остановке «Свобода».
– Именно смерть и была их целью, –
пояснила баба Катя, – люди-то погибали не по-настоящему, просто внешне
очень походили на трупы. Лежат, не дышат, не шевелятся…
– И что, сотрудники морга не понимали,
что человек в коме?
– Охо-хонюшки! Какой особый в лепрозории
морг! Опара сама смерть констатировала, тело на местном кладбище хоронили.
Устраивали нечто вроде торжественной процедуры: гроб, в нем тело. Больные
плачут, потом домовину увозили и закапывали.
– В землю?
– Ясное дело, затем поминки скромные,
монашки приходили, они в лепрозории частые гости, обитель рядом, сестры убогим
помогают, и, пока больные угощаются, им в день похорон обязательно водочки
нальют, «труп» из могилы выкапывают, в монастырь переносят! Там человека в себя
приводят, ну и дальше неинтересно.
– Откуда вы все знаете? – прошептала
я.
Баба Катя потерла виски ладонями.
– Опаре невмоготу сидеть стало, вот она и
решилась мне открыться, лекарство сама сделать не могла, помощник требовался, я
ей идеально подходила. И потом, следовало Епифанию вызвать. Уж как она все
устроила, кто тело Насти перевез, то мне неведомо, я плату за свои действия
получила.
– Какую?
