«Все-таки Голливуд, – сказал он себе, осторожненько
примериваясь, как лучше всего выскользнуть из объятий безмятежно дрыхнувшей
Кимберли, не потревожив ее. – Фабрика грез, фирма... Интересно, были ли в
люстре фотокамеры, а в спинке кровати – микрофоны? Что, если в соседней комнате
какая-нибудь циничная сука уже вдумчиво изучает пленки и аудиозаписи?
А Билли Бат – вовсе не жалкий неудачник, а ловкий, целеустремленный,
профессиональный мальчик из Лэнгли? Что, собственно, в этой гипотезе
невероятного для познавшего циничную изнанку жизни человека?»
За окном уже наблюдался рассвет, оттуда струилась утренняя
свежесть, а небо, насколько мог рассмотреть Мазур из постели, вновь стало
лазурным – собирался-собирался шторм, да так и прокатился мимо. Пожалуй,
придется работать, поскольку сегодняшняя ночь в глазах начальства далекого
никак не может считаться уважительной причиной для выходного...
Двигаясь бесшумно, он уже опустил одну ногу на пол.
– Убегаешь? – спросила Кимберли, безмятежно
потягиваясь. – А как же бедная, скромная дочь капитана?
Присев на краешек необъятной постели, Мазур присмотрелся.
Капитанская дочка улыбалась мечтательно, умиротворенно. Ничуть не походило,
будто она о чем-то сожалеет.
– Деликатный я человек, – сказал Мазур. – Подумал
вдруг, что ты о чем-нибудь сожалеть начнешь...
– Да ну тебя! Иди лучше сюда.
Повторилось – по-утреннему расслабленно, сонно, без особых
придумок, но долго, до полной опустошенности. «Может, и нет никаких
камер? – подумал Мазур с надеждой. – Не могут же они торчать из
каждого угла?»
– Это было замечательно, – сказала Кимберли, прижимаясь
щекой к его щеке. – А знал бы ты, каково тут ночью лежать одной и слушать,
как в коридоре что-то поскрипывает...
– Ах, вот оно что, – сказал Мазур печально. – А
я-то, простая душа... Думал, ты влюбилась и потеряла голову – а тебе всего-то и
нужно было от ночных страхов спастись...
– Джонни, ты скотина! Ну зачем нести эту чушь? Мы просто
подружились, вот и все... Это вовсе не значит, будто я... Ты что, в самом деле
мечтаешь о возвышенной все сжигающей любви?
– А как же, – сказал Мазур. – Всю жизнь мечтал,
чтобы, когда я ухожу в море, на берегу стояла и лила слезы девушка вроде тебя –
трепетная, любящая...
Ловко выскользнув из его объятий, Кимберли наклонилась над
ним и заглянула в лицо с необычно серьезным выражением лица. И протянула с
расстановочкой:
– Джонни, а ты ведь в самом деле этого подсознательно хочешь...
– Ерунда.
– Хочешь-хочешь... У тебя печальные глаза.
– У тебя, между прочим, тоже.
– По другим поводам, – вздохнула она, вновь укладываясь
и закидывая себе на шею его руку. – Я, честно тебе скажу, откровенно боюсь
всех этих... чувств. Когда начинаются чувства, нечего ждать нормальной жизни и
карьеры. Это не цинизм и не черствость, а опыт...
«Мои аплодисменты, – печально подумал Мазур. – Еще
один человек нормально искалечен профессией – добротно, качественно. Как я –
своей. Как все – своей. Значит, далеко пойдет девочка...»
– Поэтому договоримся не усложнять, ладно? – сказала
она, потершись щекой. – Мы подружились, нам хорошо... Разве мало?
– Вполне достаточно, – сказал Мазур. – Ты умница.
И мне отчего-то кажется, что ты еще высоконько взлетишь. А я, глядя на афиши,
буду думать: черт побери, неужели я когда-то был с этой девочкой в одной
постели? И если по старой памяти захочу с тобой выпить стаканчик, меня в шею
вытолкает охрана...
– Вот уж нет, Джонни Марич, – сказала она с комичной
серьезностью. Плохо ты знаешь девушек с юга... В особенности девушек с
морского побережья. Мы, знаешь ли, никогда не забываем ни добро, ни зло. Если
придешь по старой памяти выпить стаканчик, будь уверен, ты его выпьешь...
– Один-единственный?
– Сколько захочешь. Точно тебе говорю.
– Когда-нибудь поймаю на слове, – сказал Мазур,
старательно следя, чтобы в голосе не было ни насмешки, ни недоверия. – Так
и передай твоему дворецкому, когда он у тебя будет.
– Обязательно... Давай дрыхнуть? Ты меня так хорошо умотал,
что глаза слипаются...
– Дрыхни, золото, – сказал Мазур, деликатно
высвобождаясь. – Тебе проще. А мне сегодня переться к техническому
инспектору, а к полудню – в управление порта. И, хоть тресни, нужно выходить в
море.
– Жалко... Но вечером ты придешь?
– Непременно, – сказал он, разыскивая по всей комнате
принадлежности вечернего наряда образцового джентльмена. – Хорошо бы с той
самой бочкой золота, но это уж как повезет...
Обернулся от порога – она уже задремывала вворохе простыней,
лениво помахала ладошкой и тут же уронила руку, прикрыла глаза. И ведь ни
малейших усилий не прилагала, не позировала – но волосы так красиво
разметались, такая она была приятная, что Мазуру стало не по-человечески
грустно – как-никак это была не его жизнь, чужая. И он побыстрее вышел.
Глава 3
Любопытных прибавляется
В коридоре никого не было. Однако в большом зале сидели за
разоренным столом два пьяных в стельку субъекта и о чем-то увлеченно
беседовали, помогая себе размашистыми жестами. На Мазура они не обратили ни
малейшего внимания – более того, осталось впечатление, что каждый произносит
какой-то затянувшийся монолог, даже не подозревая о наличии собеседника. От
этой умилительной картины опять-таки веяло далекой родиной, настолько, что
ностальгия вновь объявилась, вытесняя лирическую грусть...
Обширный двор, заросший сорняками, – если не считать
вытоптанной буйными гостями площадки вокруг стола – был пуст. Мазур прошел к
воротам по извилистой дорожке, выложенной каменными плитами с вылезшей в щели
травой. Остановился за воротами, полной грудью вздохнул утреннюю свежесть и
подумал, что сейчас, при свете дня, выглядит в смокинге нелепым чучелом.
Отсюда был прекрасно виден их дом – что интересно, во
дворике возился с чем-то вроде граблей совершенно незнакомый тип. На таком
расстоянии Мазур не мог рассмотреть лица, но по движениям с ходу определил, что
человек этот ему незнаком. Что еще за сюрпризы? Без его-то ведома...
Переведя взгляд левее, он нахмурился и подобрался.
Аккурат там, где кончалась спускавшаяся с холма дорожка,
стояла синяя машина – так, что миновать ее любому, вышедшему из «проклятой
гасиенды», не было никакой возможности. Разве что спуститься по пологим склонам
без дороги...
Стекла передних дверей были опущены, и изнутри валил сизый
сигаретный дым. Мазур так и стоял, прокручивая ситуацию. Вполне возможно,
сеньор Аугусто жаждал свести счеты. Или что-то другое, не менее паршивое.
И что будем делать?
Трофейный револьвер остался в доме, но ничего страшного –
если полезут с пушками, то можно будет отобрать первую попавшуюся. А рукопашная
и вовсе не страшна – их там только двое...
