– Куда? Полдень еще...
– По дороге объясню, понадобится кое-какая предварительная
подготовочка. Ты уж соври своей заиньке что-нибудь убедительное, чтобы не
волновалась...
Они спустились с чердака, все еще отряхиваясь от пыли и
паутины. Все прочие обитатели дома столпились у маленького телевизора,
напряженно пялясь на экран, где не происходило ровным счетом ничего
интересного. Картинка была статичной и незамысловатой: теплоход, стоящий на
якоре. Судя по точке съемки, телеоператор примостился со своей камерой на крыше
одного из домов на набережной. Закадровый комментатор что-то бубнил без всякого
воодушевления – ага, в двадцатый, наверное, раз повторял, что никакие
требования пока что не оглашены, что количество террористов по-прежнему
неизвестно, что на теплоходе вроде бы так ничего пока и не происходит...
Надежды Мазура как ни в чем не бывало проскочить к двери
оказались тщетными – Кимберли моментально кинулась наперерез, ухватила за
рукав:
– Вы куда?
– Мобилизация, – сказал Мазур. – Ты не знала? Всех
граждан Содружества мобилизуют в дружины для поддержания порядка и возможного
отпора засевшим в городе террористам. А мы с Майком как-никак граждане
Австралии...
Она схватила Мазура за лацканы легкой куртки, глаза у нее
сейчас были совершенно бабьи, испуганные, мокрые, встревоженные.
– Это же опасно! С ума посходили?! Некому лезть туда, кроме
вас? Есть же полиция, армия...
Видя выражение ее глаз, Мазур почувствовал даже некоторую
гордость, глупую и неуместную. И тут же, выругав себя за дурацкие шутки,
торопливо сказал:
– Извини, это я так пошутил... Неудачно, да? Ничего
страшного, нам просто надо продлить парочку лицензий. Все конторы ведь работают
как ни в чем не бывало, это только на набережной заваруха.
Она опустила голову, словно Мазур ее ударил. Отвернулась,
дрогнувшим голосом обронила:
– Шутки у тебя, дубина...
Мазур побыстрее просочился на улицу. Лаврик спешил следом.
Они спустились с холма, свернули в сторону центра.
– А девочка к тебе неровно дышит, – сказал Лаврик,
глядя в сторону. – Приятная девчонка, точно. Но не думаешь же ты, что
она в тебя всерьез врезалась по самые уши? Ты у нас, в конце концов, не
сказочный прынц. Я тебе скажу, что происходит, и какая тут психологическая
подоплека. Девочка сама не своя от радости, что на какое-то время вырвалась из
гадюшника. Она, конечно, хочет в звезды, спасу нет, но ихний Голливуд – это
гадюшник. Говорю как специалист.
– Ты там бывал? – хмуро спросил Мазур.
– Была у меня однажды подруга, – сказал Лаврик. –
С «Ленфильма». И ведь не костюмерша какая – актрыса. Имени не говорю, ты
все равно не поверишь, решишь, травлю... Так вот, она мне изрядно
порассказывала про милые и душевные нравы означенного «Ленфильма». Интриги,
зависть, закулисье и все сопутствующее... У меня ухи в трубочку
сворачивались. Так вот, родной, если наш советский «Ленфильм», руководимый и
идеологически направляемый – неописуемый змеятник, то я себе представляю, что
должно твориться в Голливуде, где ставочки малость повыше... Одним словом, твоя
Кимберли на какое-то время вернулась в нормальную жизнь. На кораблике плавает,
по улицам гуляет с мороженым, по темным углам с симпатичным кладоискателем
целуется... Сечешь? Это нормальная жизнь, нормальный отдых. Только рано или
поздно, скорее рано, чем поздно, раздастся рев трубы, и она упорхнет назад,
чтобы лезть вон из кожи...
– Сам знаю, – сказал Мазур. – Что ты цепляешься,
репей? Ну не можешь же ты всерьез думать, что я потек из-за очередной зайки?
Никак не можешь...
Лаврик какое-то время шагал рядом, задумчиво улыбаясь
чему-то своему, лицо у него стало грустное и напрочь отрешенное от суровых
сложностей здешнего бытия.
– Это я в походно-полевых условиях провожу сеанс
психотерапии, – сказал он наконец. – Чтобы придать тебе прежнюю
железность. Ты уж прости, но я самолично, собственными зыркалками пару раз
видел, как ты на нее смотришь почти человеческими глазами... Точно.
– Так ведь «почти», – ухмыльнулся Мазур. – Нюанс?
– Нюанс, – согласился Лаврик. – И все равно,
«почти» в наших условиях – это перебор. Всякий должен быть невозмутим и тверд,
как Железный Дровосек...
– Не вспоминай про Железного Дровосека, – глухо сказал
Мазур.
– Почему? А... Но я же книжного имел в виду. Извини. Короче
говоря, я тебе заранее делаю прививку от почти человеческих взглядов в адрес
капитанской дочки. Думай о реалиях. О том, что все равно ни черта у вас не
выйдет. О том, что она через пару-тройку годочков обязательно испортится.
В том смысле, что профессия ее изуродует. Эта профессия, промежду прочим,
человека уродует почище нашей. У нее будут замки и виллы, семь мужей. Вместо
недотепы Билли Бата при ней будет состоять какая-нибудь двуногая акула, которая
контракты и денежки из глотки вырвет. И она тебя даже не вспомнит. Уж я-то
знаю, – сказал он, глядя под ноги. – В принципе, разница только
в масштабах и ставках...
Он подцепил носком мятую жестяную банку из-под кока-колы и с
дребезгом погнал ее по тротуару, мастерски поддавая, пасуя сам себе. Мазур,
подхватив ритм, перехватил у него жестянку, и они долго гнали ее по мостовой,
перетасовывая, отбирая, всерьез этим увлекшись на какое-то время – два
взрослых мужика, устремившиеся по серьезным делам. В конце концов, банка
неожиданно провалилась в ямку, откуда ее никто доставать не стал.
– А может, с ней будет по-другому, – сказал
Мазур. – Не так уж мрачно…
– А где ты видел, чтобы профессия не уродовала
человека? – пожал плечами Лаврик. – То-то... Будь пессимистом,
родной, пессимизм облегчает жизнь, уберегая от разочарований...
Какое-то время они шагали молча, порой автоматически
оборачиваясь вслед девушкам в символических платьицах. Мазур нисколечко не
соврал Кимберли – жизнь в городе, если приглядеться, продолжалась как ни в
чем не бывало, далеко не все казались настолько любопытными, чтобы жариться на
солнцепеке у набережной и глазеть на теплоход, неподвижно торчавший вдали от
берега. Разве что полицейских стало гораздо больше, они маячили даже там, где
отродясь их не было. Пару paз они видели в витринах работающие телевизоры с той
же картинкой: теплоход на якоре, снятый с высоты.
– Слушай, – сказал Мазур. – По-моему, пора,
наконец, мне сказать – а камо это мы грядеши? Мы ведь недвусмысленно
удаляемся от берега, в противоположную сторону топаем...
– А нам туда и надо, – сказал Лаврик. – Понимаешь
ли, твой Флорес-Фуерес то ли стратег изрядный, и то ли трусоват малость. Он тут
сидит с парочкой приближенных в домике на горе и руководит своими орлами по
радио, с безопасного отдаления. Хатку уже обложили аккуратненько наши друзья.
Сейчас мы туда войдем и задушевно поспрошаем генералиссимуса сраного о деталях
– сколько, с чем, и прочее...
Мазур спокойно кивнул. Большего знать и не требовалось – он
и мысли не допускал, что сеньор Аугусто станет запираться или вилять. Так уж в
жизни повелось: все, кому они задавали вопросы по делу, рано или поздно
начинали отвечать так охотно и многословно, что порой одергивать приходилось,
чтобы уши не заложило от болтовни...
