В советские годы купить в магазине нужную
литературу могли далеко не все. Произведения некоторых авторов — Пикуля,
например, — были в остром дефиците, и если все же удавалось заполучить
заветный том, то к нему в нагрузку следовало прихватить сборник стихов
какого-нибудь Пупкина под бодрым названием «Широко шагает рабочий класс». О
том, чтобы раздобыть детективы Агаты Кристи или Чейза, люди даже не мечтали.
Малоинтересный журнал «Звезда Востока», в котором, как явствует из названия,
публиковали произведения авторов из Средней Азии, раскупался в одно мгновение
только потому, что после поэм и романов о сборщиках хлопка и зверствах басмачей
в 1920 году, в самом конце имел рубрику «Зарубежный детектив». Еще криминальные
романы печатали журналы «Смена», «Подвиг» и «Искатель», но купить их было
практически невозможно. Не лучше ощущали себя и те, кто любил классику и
современных романистов, работавших в духе Льва Толстого и Федора Достоевского.
Журнал «Дружба народов», опубликовавший прозу Булата Окуджавы, смели с
прилавков за один час. А «Москва», где появился труд Булгакова «Мастер и
Маргарита», так и не дошел до киосков, его получили лишь счастливые подписчики,
да и то не все, множество экземпляров элементарно разворовали на почте. При
этом учтите, что подписаться на нужное издание тоже было делом непростым. В
организациях квитанцией на «Новый мир» радовали лишь особо отличившихся
сотрудников, да и то после того, как лучшие кадры оплатят годовой абонемент на
газету «Правда».
Впрочем, и среди газет имелись малодоступные,
любимые, такие, как «Вечерняя Москва» с желанным кроссвордом и программой
телепередач и «Литературная газета» (или, просто и ласково, «Литера-турка») с
ее последней страницей, на которой регулярно выступали лучшие юмористы и
сатирики.
Книги в семьях берегли. Фраза «Иван Иванович
взял у нас третий том из собрания Чехова и не отдал» звучала более драматично,
чем «Иван Иванович предал Родину». В «стенках», на самом видном месте, около
добытых в тяжелом бою хрустальных бокалов производства братской Чехословакии и
фарфорового сервиза «Мадонна», сделанного в Германской Демократической
Республике, теснились шеренги томов, в основном у всех одинаковые — «зеленый»
Чехов, «голубой» Куприн, «серый» Лев Толстой, «оранжевый» Майн Рид,
«коричневые» Бальзак и Золя… Впрочем, цвет переплетов мог меняться. Совсем
шикарно, например, смотрелось собрание сочинений Горького, в суперобложке с
фотографией хмурого Пешкова. Книгами гордились, их не давали читать
малознакомым людям из боязни лишиться томика, и уж совершенно невозможно было
разрешить ребенку принести в школу, на урок литературы, «Войну и мир» или
«Мцыри» из домашнего собрания. Кстати, украсть книгу считалось не слишком
зазорным.
Теперь понятно, почему в СССР были столь
распространены библиотеки? Ими пользовались учащиеся, их родители и пенсионеры,
последние частенько просиживали в читальных залах, «глотая» новинки в толстых
журналах. Самым лучшим посетителям, особо себя зарекомендовавшим, многолетним
знакомым, библиотекари могли сделать царский подарок: вечером, в девять часов,
после закрытия читального зала, товарищу давали журнал на дом со строгим
приказом принести его утром, к открытию. Вечер и ночь вы могли провести,
слившись в экстазе с обожаемым «Новым миром» или «Дружбой народов».
Библиотеки были не только местом, где
обменивали книги, там общались с единомышленниками, встречались с писателями,
организовывали кружки и студии.
Книгохранилище, где трудилась Майя Леонидовна,
а в те годы просто Майечка, не являлось исключением. Маленькая зарплата
компенсировалась возможностью всегда иметь под рукой любимые книжки и огромным
кругом общения. Те, кто полагает, что в библиотеку приползают лишь старики,
ошибаются. К стойке, за которой восседала Майя, частенько подходили молодые
люди, и мужа себе девушка нашла именно среди читателей.
Из толпы посетителей Майя особо выделяла двоих
— милую, интеллигентную Теодору Вольфовну Блюм и слегка странноватого историка
Федора Сергеевича Константинова.
Теодора обожала любовные романы, вещь, еще
более редкую в советской действительности, чем детективы. При почти полном
отсутствии новинок Теодора утешалась Бальзаком, Мопассаном, Золя и советской
литераторшей Людмилой Уваровой. Майя ничего не знала о семейной жизни Теодоры,
но считала ее одинокой, справедливо полагая, что замужняя женщина не станет
просиживать часами в библиотеке.
Очень скоро Блюм превратилась в активистку,
потом она стала на общественных началах приводить в порядок каталог. Ласковая,
приветливая, всегда более чем просто, но опрятно одетая Теодора ни разу не
обмолвилась ни словом о своей семье. Вернее, она весьма охотно рассказывала о
своих родителях и даже о дедушке с бабушкой, но о муже и детях молчала,
следовательно, их и не имелось. И потом, каждый день, ровно в шестнадцать
часов, Теодора входила в библиотеку и сидела в ней до закрытия. Ну какой супруг
потерпит подобную вольность? Теодора была таким же постоянным атрибутом
книгохранилища, как ящики, в которых находилась картотека, или бюст Ленина при
входе.
Федор Сергеевич Константинов тоже прибегал в
библиотеку почти ежедневно. Он жил напротив, буквально в двух шагах, и позволял
себе некоторую вольность в одежде — приходил в домашнем, чем смущал Майечку.
Старый историк внешне походил на сумасшедшего, хоть и являлся профессором,
известным ученым, примерным семьянином и отцом двух девочек. Стоило послушать,
с каким выражением Федор Сергеевич просил Майю:
— Милая барышня, дайте мне литературу вот
по этому списку.
Кстати говоря, в отличие от некоторых
несознательных людей Константинов никогда не задерживал книг. Если профессор
заболевал, тогда с пакетом в библиотеку приходила его жена Розалия, очень
приятная дама, большая любительница поэзии, весьма романтичная особа.
Как-то раз Майечка набралась наглости и
попросила Федора Сергеевича выступить перед читателями с лекцией. Константинов
не отказал. Мало того, что он потратил два часа, растолковывая легенды и мифы
Древней Греции, так еще и не пожалел времени на подготовку к выступлению —
подобрал и принес слайды, продемонстрировал их собравшимся.
У Константинова, как уже говорилось выше, было
две дочки. Младшую Майя почти не видела, зато старшую, Марину, ежедневно — та
очень любила сидеть на подоконнике, смотря вдаль.
Времена стояли идиллические, об организованной
преступности люди ничего не слышали, квартира Константиновых находилась на
первом этаже, но никаких решеток там и в помине не имелось. Марина маячила на
подоконнике и зимой, и летом. В холодное время года рама была закрыта, а
вечером Розалия задергивала плотные шторы. Но, уходя домой и запирая двери
библиотеки, Майя чувствовала на своей спине чужой взгляд и машинально
оборачивалась. Улица пустовала, в окнах дома напротив кое-где горел свет, а у
Константиновых всегда было темно (Розалии не нравились посторонние взоры,
которые случайные прохожие бросали в ее комнаты). Но Майя понимала: Марина
сидит на подоконнике, и это она сейчас глядит на библиотекаршу.
