Майя Леонидовна попыталась улыбнуться. Она
собиралась сказать: «Мало ли какую глупость способен в запале прокричать отец»,
но тут Блюм почти неслышно договорила:
— И девочку тоже.
— Какую? — удивилась директриса.
Теодора вздрогнула.
— Марину Константинову, дочь нашего
читателя Федора Сергеевича. Думаю, они давно запланировали побег, ждали, пока
нечто дорогое получат… Лучше давайте прекратим разговор, более ничего не скажу,
хоть режьте. Впрочем, я сейчас в таком состоянии, что несу чушь! Сама не пойму,
с чего мне в голову мысль о Марине втемяшилась!
Глава 20
Майя Леонидовна глянула на меня.
— Вот такая история.
— И как она завершилась? — живо
спросила я.
— Никак.
— То есть?
Директриса осторожно поправила вазочку с
конфетами.
— Теодора Вольфовна на следующий день
пришла в библиотеку и села переписывать каталог. Более она никогда не
беседовала со мной на личные темы. Мы обсуждали последние новинки, болтали о
книгах, спектаклях, сплетничали о посетителях, обговаривали внутренние
проблемы. Много чего случалось. Представляете, взяли на работу очень милую
девушку Наташу, дочь генерала, ребенка из хорошей семьи, а она покончила с
собой. Шок был для всего коллектива, Блюм тоже переживала, но о ее семье мы не
беседовали, табу.
— Дети нашлись?
— Марина и Павел? Нет, — помотала
головой Майя Леонидовна, — словно в воду канули. Понимаете…
— Что? — насторожилась я.
Директриса замялась, потом решительно махнула
рукой.
— Об исчезновении Павла никто не заявлял.
Очевидно, Валерий Павлович решил не предавать дело огласке, Теодора Вольфовна
молчала по приказу мужа, и милиция так и не узнала, с кем удрала Марина. Федор
Сергеевич Константинов умер в больнице, Розалия впала в сумасшествие, старшую
дочь она прокляла на похоронах супруга. Совершенно отвратительная сцена вышла,
я ее забыть не могу. Представляете, не успели гроб опустить в могилу, как
Розалия выпрямилась, воздела руки к небу и закричала: «Господи, накажи ее!
Пусть мучается всю жизнь! Если кто Марину увидит, передайте девке: мать желает
ей горе, беду и болезнь!» Присутствовавшие на церемонии люди растерялись и не
сразу остановили вдову, а та пошла вразнос, отыскала глазами в толпе младшую
дочь и прошипела: «Тебе тоже плохо придется». Девочка зарыдала… В общем,
сплошное безобразие. Народ тогда осудил Розалию: горе горем, но такие слова
произносить нельзя в любом случае. Впрочем, бог наказал Константинову — она
потом оказалась в психиатрической лечебнице, так и умерла в сумасшедшем доме.
— А что случилось с младшей девочкой?
Майя Леонидовна потерла виски.
— Точно не скажу. Вроде ее взяли к себе
дальние родственники. Да! Вспомнила! Ее забрала к себе тетка. Квартиру закрыли,
а потом дом снесли, жильцов расселили. Надо же, никак не могу вспомнить имя
ребенка.
— Вы назвали ее в начале нашего разговора
Катей, — напомнила я.
— Может, и так. Да, вроде
Екатерина, — с некоторой долей сомнения подтвердила директриса. —
Повезло ей, не попала в приют, нашлись добрые люди, пригрели сироту.
— Насколько понимаю, сирота была с
хорошим приданым.
— Что вы! У нее не было ничего.
— А коллекция отца?
Майя Леонидовна снова схватилась за виски.
— Из-за дурацкого собрания Розалия и
попала в психушку. Ей же было нужно как-то жить после кончины мужа, а денег не
было. Вот она и решила кой-чего продать, позвала коллекционеров… Эх… никаких
раритетов там не оказалось, сплошные подделки, ничего ценного. — Майя
Леонидовна глянула в окно, затем с горечью произнесла:
— И что только люди сами с собой творят!
Вот зачем, спрашивается, Федор в собирательство ударился? Ведь, как потом
выяснилось, ничего не понимал в старине, помойку домой нес, покупал ерунду за
громадные деньги. Ясное дело, Розалия умом тронулась, когда до нее дошло:
муженек идиотом был, зря ее мучил. Я ее накануне отправки в лечебницу
встретила. До сих пор мороз по коже ползет, как вспомню. На дворе стояла зима,
картинно красивая, снег летел крупными хлопьями, ни малейшего ветерка,
полнейшая тишина, белое Рождество, редкая для Москвы погода…
На улице было так замечательно, что Майе
вздумалось побродить на свежем воздухе. Взяв своего пуделя, директриса вышла на
улицу и стала наслаждаться удивительным зрелищем сказочной зимы. Пуделек
носился по сугробам, потом он вдруг затявкал и бросился через дорогу. Майя
Леонидовна побежала следом, увидела, что собачка облаивает женщину, и схватила
скандалиста за ошейник.
— Простите, пожалуйста, —
запыхавшись, принялась извиняться она, — Микки не кусается, он просто
вздорный.
— Я не боюсь, — ответила незнакомка
и подняла голову. Майя моментально узнала Розалию, а та продолжила разговор:
— Ваш кобелек хотел напугать мою кошку.
— Вы гуляете с киской? — слегка
удивилась Майя.
— Да, — улыбнулась вдова, —
вот…
Директриса вздрогнула: женщина с блуждающей на
лице улыбкой протягивала собеседнице… фигурку из красной глины, кошку,
сделанную не слишком умелым гончаром, скорей всего любителем.
— Это Клеопатра. Правда, красивая? —
по-детски спросила Розалия.
У Майи сжалось сердце, меньше всего нелепой
поделке подходило имя великой царицы.
— Правда, красивая? — повторила
вдова.
— Необыкновенная, — покривила душой
Майя.
— Она очень дорогая!
— Сразу видно.
— Стоит миллионы.
— Конечно. Но, может, не надо выносить
ценную вещь во двор, да еще ночью? Идите домой, — попыталась уговорить
больную женщину директриса.
— Клеопатра обожает вечером дышать
воздухом.
— Лучше положите ее спать, она устала.
— Вы полагаете? — склонила голову
набок Розалия.
— Конечно, смотрите, у киски глаза
закрыты.
— Ладно, — спокойно согласилась
вдова, — пойду назад. Ах, как красиво!
— Замечательно, — на этот раз
абсолютно искренно подтвердила Майя.
— Снег белый-белый!
— Словно сказка, — улыбнулась
директриса.
