Николай Леопольдович назидательно поднял палец:
– В особых обстоятельствах и с соблюдением всех потребных регламентов допускается… могу твоему Аниките жандармскую охрану выделить.
Орлов только отмахнулся.
– Брось, Никола. Ничего со мной не случится… наверное.
– Э-э, Сергий, – всполошился Тауберт, – ты что это говоришь такое? Езжай-ка и впрямь домой, водки, на перце настоянной, выпей рюмку, да спать! Назавтра всё как рукой снимет.
– Верно говоришь. – Высокие двери отворились, Тауберта окатило холодной волной. – Устал я, Никола. Ужасно устал… Был бы дом домом, и впрямь бы никуда б завтра… С Бороздиными за меня попрощаешься?
– Само собой.
Тауберт очень хотел спросить, о чём же его друг толковал с прусским посланником, но потом только рукой махнул. Орлуше и впрямь домой надо, в постель, а не политические разговоры на сквозняке разводить.
Орлов, враз ссутулившись, взобрался в поданный возок, форейтор закрыл дверцу, но она тут же вновь распахнулась, и Сергий спрыгнул в уже не тающий под ногами снег. Тауберт, как был без шинели, бросился навстречу.
– Забыл чего?
– Никола… – Орлов говорил быстро и хрипло, и Тауберт уверился, что у бедняги жар, – Никола… Вильский, майор, у меня из головы нейдёт. Дураки мои представление на него раскопали… Пока дошло, а он мёртвый и, сдаётся мне, не более Сажнева виноват. Только за того, живого, Федька Росский глотку перервёт, а этот лежит себе в ливонском болоте… Если кто и вспомнит, то жена, коли любила. Его самого любила, не пенсион…
– Чего ты хочешь, Сергий? – Николай Леопольдович понимал, что на глазах у него происходит что-то важное. И вместе с тем не понимал ничего – Орлуша всегда был с секретами.
– Чего хочу? Отпиши своему Бобыреву, пусть разузнает про Вильского… Не только Ейсмонта дочкам замуж идти.
– Отпишу… Ты из-за того вернулся?
– Из-за того, Никола… – Орлов улыбнулся юной кавалергардской улыбкой. – Хороший всё ж из тебя жандарм получился! Всё, поехал я… Холодно…
Форейтор вновь захлопнул за Сергием Григорьевичем дверцу, возок сорвался с места. Тауберт ещё постоял немного, глядя в крутящиеся снежные вихри, потом вздохнул и отправился обратно в зал. Не развлекаться. Бдить.
Уезжал с бала Николай Леопольдович с тяжёлым сердцем. Вроде и не случилось ничего, а тягостно. Кашляющий Орлов, фон Шуленберг с твёрдым, но и каким-то молящим взглядом, лоснящаяся самодовольством физиономия Грили…
Хотел было порадоваться за крестницу, так тоже не получилось – вальсировала она с молодым Кириаковичем безо всякого настроения. Ох, тяжка ты, доля великих княжон – быть вам выданными замуж за кого василевс укажет… Хотя про молодого Александра ничего худого сказать Тауберт не мог. Сын и наследник Драгана Вуковича учился в Анассеополе, окончил Гвардейскую офицерскую школу – был там вторым в классе, а мог бы и первым, кабы не горячая балканская кровь и ссоры, из-за чего и не получилось «сверх отличного» за поведение, – с чем и отбыл в Чёрную Гору, но вскоре вернулся в Россию. Теперь Кириакович с тремя то ли друзьями, то ли свитскими проходил курс в Академии, попутно внося смятение в души падких до темпераментных брюнетов дам и девиц. Та же Лиди зашла в интересе своём к «сказаниям и обычаям западных славян» весьма далеко.
Зюке, однако, серб не приглянулся. Видел, видел Николай Леопольдович, как глаза у девиц горят, когда и впрямь за сердечного друга своего выходят… Хотя кто его знает, как лучше – взлететь да оземь грянуться, как та же Лючия, или вовсе не летать?
Так и не найдя ответа, Тауберт откинулся на подушки. За окошком крутилась настоящая метель, словно на дворе январь или февраль в полной силе.
Арсений Кронидович не жалел денег, чтобы столица не превращалась бы ночью в глухую пустынь, в Анассеополе уже не один год приказом василевса ставились и ставились уличные фонари, однако снег жадно скрал весь свет, точно рыночный вор.
Вот и набережная Фонтанного канала – кучер, каналья, куда повёз?
– Объезд тут, рогатку поставили, ваше сиятельство, – прогудела переговорная труба голосом Трофима. – Кружной дорогою придётся.
– Ничего, прокатимся… – Думается в дороге хорошо, а о чём подумать, есть.
Тауберт смотрел в непроглядную, белёсую от вьюги ночь и думал, а потом из крутящихся струй снега вдруг возникла тёмная фигура – высокий человек в шинели застыл подле фонаря. Трофим отчего-то придержал лошадей, и Николай Леопольдович, обмирая, узнал в стоящем Орлова.
– Стой, стой! – только и успел он крикнуть, рванув дверцу возка. Ах, Сергий, куда ж тебя опять понесло с такой-то болестью – ночью в метель по набережной гулять!
– Ваше высокопревосходительство! – всполошился денщик, но Тауберт уже ступил в холод и ветер, поднимая воротник и прикрывая глаза рукою в перчатке. – Непогодь-то кака…
Под фонарём было пусто. Николай Леопольдович замер, потряс головой, протёр глаза – никого. Нетронутый снег в слабом кругу света – и никаких следов.
– Смирнов! Видел ты здесь кого? Под сим фонарём?
– Никак нет, ваше сиятельство, не видел. Да и кому тут взяться-то по такой погодке да в этакую ночь?
– Не было тут никого… – поддержал денщика с козел и кучер. – Святой истинный крест, не было!
– Показалось, – с усилием улыбнулся Тауберт в ответ на тревожные взгляды Смирнова. – Снег да темень… мстится невесть что…
Шеф жандармов медленно влез обратно в обогретую жаровнями безопасность. Хотел было приказать ехать к Орловым, но вспомнил о Лючии и не приказал. Возок миновал лавру и повернул на Софьинскую. К дому.
4. Окрестности Анксальта
Конногвардейский и Кавалергардский полки, краса и цвет гвардейской кавалерии, подходили к бивуакам Второго корпуса торжественным маршем, несмотря на поздний час распустив знамёна, с музыкой, сверкая обнажёнными палашами, как и положено по регламенту.
Богунов и Ульссон сидели в сёдлах справа и слева от Булашевича, из-под руки всматривавшегося в чёрные шеренги, рассекшие залитое лунным светом белое поле. Снег покрыл окрестности Анксальта и более не таял, красные черепичные крыши городка поседели; и днём было видно, как уютно и мирно поднимаются над ними дымки, как будто нет вообще никакой войны.
– Его высочество прислал письмо, – негромко проговорил генерал, обращаясь к штабным, – что не желает никаких помпезных встреч…
– Церемониал прибытия особы василеосской крови, наследника престола, не может быть отменён его, особы, простым желанием! – возмутился Ломинадзев. Несколько свитских, оставшихся при корпусе после всех событий, дружно и часто закивали. – Вам, милостивый государь Александр Афанасьевич, сие прекрасно известно!
– Я не придворный, я солдат, – не поворачивая головы, бросил Булашевич. – Севастиан же Арсеньевич с регламентами такоже знаком. Вот, в письме прямо сказано… Иван, давай.
