Англо-свейско-голландская армия подошла к Парижу. Часть командиров резервных корпусов то ли изменила, то ли проявила преступную нераспорядительность, и столица пала. Взбешённый император передал командование единственному ни разу не предавшему его маршалу, велев удерживать линию Рейна до конца, а сам с Гвардией и частью кавалерии бросился отбивать столицу. Там, однако, уже сидело сформированное Сенатом правительство, которому один за другим присягали переметнувшиеся военачальники. К Буонапарте присоединились лишь несколько батальонов, и он был разбит.
Повторному плену император предпочёл смерть. Или не предпочёл… Слухи ходили противоречивые, но самозваные преемники Потрясателя Эуроп подписали сепаратный мир. Англия объявила себя победительницей и извлекла из своего положения все возможные преференции. В берлинских кабинетах этого если не простили, то учли в очередном роббере бесконечной политической игры, а вот рубившийся под Зульбургом ротмистр оказался злопамятней и нынешнего министра иностранных дел, и самого кайзера. Такова была фамильная черта фон Шуленбергов. Бароны, а с недавних пор графы могли молчать годами, могли, посадив ненависть на украшающую родовой герб цепь, пожимать врагам руки и ждать своего часа. Граф Александер, из-за глазной болезни покинувший военную службу и вступивший на дипломатическое поприще, ждал, уверенно поднимаясь по карьерной лестнице, что в конце концов привела его на крыльцо дворца русских василевсов.
Коллеги-послы негромко переговаривались, косясь на невозмутимых солдат в парадной форме. Лорд Грили не удержался и принялся рассказывать прибывшему весной французу, как ужасно выстаивать анассеопольские парады зимой, причём на здешних двуногих медведях ничего, кроме обычных мундиров, нет. Француз смотрел кисло – в русской трагедии Великой Армии всё настойчивей обвиняли генерала Мороза.
Шуленберг поклонился и отошёл, будто бы разглядывая выстроившиеся войска – зрелище, милое сердцу любого пруссака, а над площадью реяли те же знамёна, что некогда рвал зульбургский ветер. Это настраивало на сентиментальный лад, что было и неуместно, и несвоевременно: сегодняшний, пришедшийся на двадцать вторую годовщину неудачного мятежа смотр вызвал в дипломатическом корпусе некоторую растерянность. Это могло быть как ответом василевса на высказанное Брюссельским концертом
[4]
настоятельное пожелание воздержаться от вторжения на Балканы, так и предостережением недовольным, превратившим в идолов свободы убийц – да-да, именно убийц. Утром фон Шуленберг заехал в кирху – почтить память сражённого пулею смутьяна князя Арцакова. Его граф Александер почитал величайшим из героев Третьей Буонапартовой, что бы ни писали сейчас английские, французские и – это было особенно печально – прусские газеты.
* * *
Огромная площадь, тысячи солдат на ней, пёстрая толпа народа за строем гвардионцев – и всё это вдруг вздохнуло, ожило, хотя в вымуштрованных полках никто не шелохнулся.
Резко бросил жезл вниз тамбурмажор, и пять сотен барабанщиков грянули торжественную «Встречу». Им вторили конные трубачи, а в распахнувшихся дворцовых воротах появилась небольшая кавалькада.
Впереди всех, на белом аргамаке, уперев левую руку в бок, ехал высокий человек в тёмно-зелёном мундире лейб-гвардии Егерского полка, с одним-единственным Георгиевским крестом на груди. Государь-василевс Арсений Кронидович. На половину конского корпуса отставали двое кавалергардов с палашами наголо; за ними – свита, небольшая, как и всегда, лишь пятеро самых доверенных и близких.
Сразу за василевсом следовал молодой майор Конного лейб-гвардии полка – две звёздочки на витом золотом эполете. И любой хотя бы раз видевший Арсения Кронидовича, взглянув на породистое, упрямое лицо высоченного конногвардейца, тотчас признал бы в нём наследника престола. Подобно отцу, великий князь Севастиан Арсениевич носил одну-единственную награду, и даже не офицерскую – солдатскую медаль «За храбрость». В комментариях к новому «The Royal Almanac» всезнающая лондонская «Дэйс» сдержанно сообщала, что русский наследный принц отличается таким же упрямством, несдержанностью и невосприимчивостью к доводам разума, как и его венценосный отец.
По правую руку от великого князя картинно сдерживал серого в яблоках жеребца военный министр Орлов. Любимец армии, женщин и фортуны, он, в отличие от владыки Державы и его старшего сына, сверкал многочисленными орденами. Таков был порядок, учреждённый ещё великой Софьей: члены правящей фамилии носят лишь награды, полученные за личный подвиг, никак не за «пребывание при штабе» хоть бы и победоносной армии. Свитским же ношение всех орденов было строго обязательным, и этому правилу Орлов следовал неукоснительно; впрочем, стань вдруг Сергий Григорьевич василевсом, число надеваемых на парад звёзд и крестов уменьшилось бы не слишком.
Свободно владеющий почти всеми европейскими языками Орлов в молодости долго жил в Англии и даже прослушал курсы экономики и философии, что не помешало ему отвергнуть рекомендации Брюссельского концерта о роспуске казачьих частей, признанных международным арбитражем игнорирующими законы и правила цивилизованной современной войны. Министр объявил, что готов разговаривать о русских казаках лишь после расформирования французского Иностранного легиона, частной армии английской Восточно-Индусской компании и наёмной германской дивизии генерала фон Пламмета. Именно тогда «Дэйс» с горечью констатировала, что образованный варвар остаётся варваром, но становится много опаснее.
Слева от наследника важно выступал вороной Василия Янгалычева, министра Двора и товарища василевса по детским играм. В юности бретёр и забияка, Василий Васильевич, вступив в должность, никогда и нигде не сказал ни слова сверх напечатанного в официальных формулярах; обожая пари, балы, застолья и дорогие вина, не выболтал ни единого секрета, и даже из его умолчаний ничего не удавалось извлечь.
Поравнявшись с «посольским» крыльцом, министр Двора приветствовал одного лишь серба. Тот улыбнулся в ответ, кланяясь, как предписывал этикет, однако улыбка предназначалась не придворному – другу: Янгалычев не раз гостил у Вука Кириаковича, когда тот был ещё жив, а перед Валашской кампанией даже хаживал с сербскими четниками по османским тылам. Об этих экспедициях «Дэйс» в своё время тоже немало писала, в подробностях повествуя о леденящей душу славянской жестокости.
Рядом с Янгалычевым, сохраняя на лице приличествующую каменную маску, ехал командир Гвардейского корпуса граф Фома Гагарин, знаменитый тем, что, услышав эпиграмму про «вальсирующих на паркете» гвардейцев, настоял на том, чтобы вверенные ему полки в очередь проходили бы службу на Капказе, и отправился туда первым, поступившись старшинством и чином. Лазил на кручи Ведено, лично дрался на саблях с мюридами самого святого имама Газия – правда, в тот раз непримиримому ещё вождю воинов Пророка удалось ускользнуть.
Ну а сзади, на раз и навсегда определённом месте, рядом с молчаливыми кавалергардами конвоя, слегка покачивался в седле крепко сбитый человек, наводивший ужас чуть ли не на весь посольский корпус. Да что там посольский корпус! Этого всадника боялась вся Европа. Граф Николай Леопольдович Тауберт, шеф Жандармской стражи, «кровавый сатрап и душитель свобод», как именовали его при многих просвещённых дворах, не говоря уж о газетах. Светлые волосы, волевой подбородок, жёсткий и прямой взгляд – граф Тауберт шутить не любил. Его тайные агенты – не далее чем вчера напомнила своим читателям «Дэйс» – проникают повсюду, подслушивая, подсматривая, перлюстрируя. Лорд Грили не удержался – покачал головой: вспомнил недавно высланного из русской столицы любознательного литератора. Автора вчерашней статьи. Разумеется, англичанин послал графу Тауберту наиприятнейшую и наилюбезнейшую улыбку. Всё шло как всегда – те же лица, в том же порядке. Не о чем отписывать начальству, строя замысловатые конструкции и спекуляции на тему тайной борьбы в окружении василевса. Вот если бы кто-то из всегдашних сподвижников василевса не появился в государевом выезде или поменялся бы с кем-то местами…
