— Стань моим свидетелем, гость, — Машир повернулся к Роберу, — я взял с мертвого зверя то, что взял. Прошу тебя, посмотри, есть ли внутри письма.
Там вполне могла оказаться ядовитая змея или игла с ядом, но Эпинэ не колебался. Крышка снялась легко, а внутри оказались два свитка. Первый покрывали буквы, которых Робер еще не видел, второе письмо было на талиг, но не это заставило Иноходца сжать зубы, а почерк. Почерк и печать, которые Робер запомнил на всю оставшуюся жизнь.
Робер Эпинэ как наяву увидел грубый крестьянский стол, желтоватый бумажный лист, быстрые рваные строки и печать с распластавшимся в полете Вороном. «…Если вы и в самом деле привержены старым предрассудкам, мы скрестим шпаги, в противном случае вас ждет королевское правосудие, а я умываю руки»…
Эгмонт Окделл был привержен старым предрассудкам, он принял вызов и погиб, как человек Чести и Глава одного из Великих Домов. Робер пытался удержать герцога, но тот рассудил по-своему. Что ж, казни он, по крайней мере, избежал.
— Что с вами? Вы словно бы увидели призрака? — Гайифский теньент с тревогой смотрел на талигойца.
— Можно сказать и так.
Теперь Робер Эпинэ знал, кто им противостоит. Война, настоящая война для наследника Дома Молний началась лишь сейчас. До этого была политика, обернувшаяся путешествием, лицемерием, непонятными обычаями, чужими людьми, которые становились не то, чтоб своими, но хотя бы понятными. Где-то за горами лежал Талиг, туда уходили седые воины в барсовых шкурах, а здесь кружили горные птицы, звенел поток, и заходящее солнце заливало снежные вершины кровью. Сегодня все изменилось — война поднялась в горы, и все стало просто — с одной стороны они, с другой — Ворон.
Барсовы Врата неприступны? Войну с партизанами выиграть невозможно? Топи Ренквахи тоже считались непроходимыми, но делать невозможное вошло у Ворона в привычку, недаром девиз рода Алвы, ставшего проклятием Талигойи, в переводе с кэналлийского означает «против ветра».
— Все в порядке, господа. Просто я узнал почерк человека, написавшего письмо. Это Рокэ Алва — Первый маршал Талига. Он очень искусный полководец, возможно, самый искусный из ныне живущих.
3
Рокэ Алва часто напевал в дороге, но эту песню Ричард слышал впервые, и она не походила на хорошо знакомые Дику кэналлийские кантины. Мелодия была одновременно тревожной, заунывной и очень чужой, вернее, не чужой, а непривычной. Дик сам не понял, как стал подпевать эру, странный напев захватил все существо юноши, вытеснив все мысли, остались только он и петляющая среди скал, усыпанная камнями тропа. Сколько здесь разбросано камней — больших и маленьких, круглых, как ядра, и острых, словно ножи, твердых и готовых рассыпаться в прах.
Хаотичные нагромождения камней на склонах гор лишь кажутся неподвижными, на самом деле это реки, каменные реки-курумы. Они начинаются ручейками-осыпями, растут, вбирают в себя курумы соседних расщелин и ущелий. Одни камни спускаются вниз, их место занимают другие. Люди не видят, как они текут, люди слишком торопливы, они не любят ждать. Вода тоже не любит ждать, она спешит вниз, всегда вниз. Идут дожди, тают снега, вода просачивается меж камней, она несет с собой ил и оставляет его на скальном ложе. Дно курума становится мягким и скользким, по нему легче сползать вниз, вниз, вслед за текущей водой, вместе с текущей водой, на встречу с большой текущей водой.
Камни связаны с рекой, ими заполнено ее русло, ледяная вода мчится по камням, обтекает скалы, перепрыгивает через валуны, тащит с собой гальку, щебень, песок…
Если прислушаться, можно услышать, как камни говорят между собой, то тише, то громче. Чем сильнее течение, чем громче и злее их голоса, они недовольны, что им мешают спать, швыряют с боку на бок, сталкивают друг с другом. А после дождей камни кричат, и их крики заглушают голос реки. Твердый камень спорит с водой, к старости он становится круглым, но остается целым, камни с мягкими и разбитыми сердцами вода мелет в песок. Плохо, когда в сердце трещина, оно должно быть твердым.
— Монсеньор, — голос Шеманталя вызвал у Дика непонятную ярость, впрочем, сразу же погасшую, — Илха говорит, нехорошо петь эту песню у реки. Ее вообще нехорошо петь.
— Мне тоже так кажется, — согласился Рокэ, — но ее трудно не петь. О чем она?
— Вы не знаете?
— Откуда? Я услышал ее как-то ночью от вдовой козочки, а мои познания в бакри, как вы знаете, завяли на третьем десятке слов. Так о чем поют наши милые козопасы?
— О рождении Горного Зверя. Камень вступает в брак с водой, и рождается Зверь. Его бег — это бег Смерти, его гнев — это гнев Камня, его безумие — это безумие Воды.
— Ваши новые друзья, Рокэ, весьма поэтичны, — улыбнулся Вейзель, — «горный зверь» — это всего-навсего сель. Я не раз видел их в Торке, к счастью, с безопасного расстояния. Это и вправду смерть, причем страшная. Сель рождается в горах и несется вниз, сметая на своем пути все. Он легко катит валуны размером со стог сена, а то и с дом. После сильного дождя от расщелин и осыпей лучше держаться подальше, но сейчас, слава Создателю, дождей нет уже давно.
— Да, пока нам везет.
— Рокэ, — генерал явно колебался, — вы знаете, я человек исполнительный, и я с огромным уважением отношусь к вашим военным талантам, но на этот раз я вас не понимаю. На что вы рассчитываете? Шесть с половиной тысяч в нашем положении — это меньше, чем ничего.
— Вы забыли наших новых союзников, Курт. Клаус клянется, что они готовы и придут на место даже раньше нас.
— Простите меня, Рокэ, но это несерьезно.
— А что серьезно? Вам нужны сто тысяч вымуштрованных идиотов и полтысячи королевских кулеврин? С такими силами Арамона и тот кого-нибудь победит. Например, улитку. А бакранов вы недооцениваете, у них прекрасные козлы, я уж не говорю об их дамах и некоторых обычаях.
— Вы неисправимы, — укоризненно покачал головой артиллерист, — нашли время для подобных разговоров.
— Мне не нравится долго обходиться без женщин, Курт. А вы все еще блюдете верность Юлиане? Толстеющая жена, каждый год по новому ребенку… Закатные твари, как же это скучно!
— Рокэ, — смутился генерал, — я дал клятву перед лицом Создателя.
— Добродетельные люди такие странные, — Рокэ задумчиво посмотрел на Вейзеля, — не поймешь, почему вы верны своим женам, то ли вы их любите, то ли Создателя боитесь.
— Герцог, — Вейзель все еще сдерживался, — не кощунствуйте!
— Не ершитесь, Курт, я и впрямь не понимаю, зачем в отношения двоих впутывать третьего, да еще без его согласия. Конечно, если Создателю нравится подглядывать за неверными женами, то… — Проэмперадор махнул рукой и вновь принялся напевать. На этот раз это была знакомая Дику песенка о море. Алва пел ее чаще других.
— Расскажи мне о море, моряк, — кэналлийская кантина на каменистых тропах Сагранны звучала странно, гораздо более странно, чем жутковатый бакранский напев, — ведь из моего окна я не вижу его. Расскажи мне о море, моряк, ведь я ничего не знаю о нем…
