Колокольный звон смолк, в уши юноши громом ударил звук его собственных шагов, но уходящие в никуда и не думали оборачиваться, и тогда Дик закричал, громко и отчаянно, но отец даже не вздрогнул.
— Ричард! — кто-то с силой схватил его за плечо. — Дурак, стой! Да стой же, квальдэто цэра
[73]
!
Дикон рванулся, видя лишь удаляющуюся спину в черном с золотом плаще, но чужак вцепился в него, как дриксенский быкодер
[74]
.
— Ричард, очнись! Да что с тобой такое?!
Отец исчез, все померкло… Он стоял в темной галерее, и Паоло тряс его за плечо. Сил вырываться больше не было, сил вообще не было.
— Жить надоело? — участливо спросил кэналлиец.
— Последним шел мой отец, — своего голоса Дикон не узнал.
— Глупости, — перебил Паоло, — это не он, это просто не может быть он! Тебе показалось… Знаешь что? Давай наконец выпьем!
Ричард позволил увести себя к камину, где Норберт уже высек огонь и зажег погасшую свечу.
— Зажги еще, — посоветовал Арно, — Дик, открывай свое вино.
— Надо зажигать четыре, — встрял Йоганн, — всегда четыре, чтобы не было зла.
— Да, — кивнул Альберто, — четыре, какую бы глупость серые и черные ни говорили. И поставь квадратом. Галерея с севера на юг идет? Так ведь?
— Именно, — подтвердил Арно, — тогда Молния будет как раз у камина. Ричард, ты скоро?
— Я… — Дикон отчаянно пытался унять дрожь в руках, — я сейчас!
— Давай я. — Паоло отобрал у Дика знаменитую бутыль. — Закатные твари!
— Что там?
— Да ничего, ерунда! Открыл уже! — отмахнулся Паоло, слизывая с пальца выступившую кровь, — Дик, пей первым, как-никак это тебе.
— Подождать надо, — вмешался Йоганн, — сначала поливать немного на свечи. Пусть Четыре Волны будут уносить злые проклятия ото всех нас, сколько б их ни наделали.
— Пусть Четыре Ветра разгонят тучи, сколько б их ни было, — прошептали Берто и Паоло.
— Пусть Четыре Молнии падут четырьмя мечами на головы врагов, сколько б их ни было, — добавил Арно.
— Пусть Четыре Скалы защитят от чужих стрел, сколько б их ни было, — завершил Дик заклятье, отвращающее беду. Отец Маттео и матушка нещадно ругали старую Нэн, которая надо не надо шептала эти слова и то и дело порывалась засветить четыре свечи. А он-то думал, старое заклятье помнят только в Надоре!
3
В то, что кто-то из запертых в Старой галерее и в самом деле является мерзопакостным Сузой-Музой, господин капитан не верил. Более того, когда слуга шепнул про найденные в комнате Окделла улики, Арамона ни на секунду не подумал, что Ричард и впрямь виноват, но какое это имело значение?! Капитан уже понял, какого дурака свалял, впав в ярость на глазах унаров.
На защиту Его Высокопреосвященства рассчитывать не приходилось — если к Арамоне будут предъявлены серьезные претензии, кардинал его вышвырнет и не чихнет. Найти замену — раз плюнуть. Мало ли в армии офицеров, мечтающих о хорошей кормушке, а вот ему, Арнольду Арамоне, придется ползать на брюхе перед Луизой и тестем, выклянчивая каждый медяк. Нет, расставаться с Лаик капитану не хотелось, оставалось найти виновного, причем такого, за которого никто не вступится, и с позором отправить домой. Арнольд как раз прикидывал, кого избрать козлом отпущения, когда Джок, а может, Джет, Чужой их разберет, сообщил о находке. Ричард Окделл! Лучше не придумаешь!
Доказать Ричард ничего не сможет, улики — вот они. То, что со стороны Колиньяров или Манриков сошло бы за шалость, в случае с Окделлом вырастет в крамолу. Его Высокопреосвященство еще осенью дал понять, что желал бы избежать представления сына Эгмонта ко двору, а если не получится, увидеть его среди последних в списке. Кардинал будет доволен, и о промахах Арамоны никто не вспомнит.
Капитан почти радовался случившемуся, но тут влезли эти горные медведи, а потом и другие! Самым мерзким было то, что и Катершванцы, и Альберто с Паоло были из «нужных» семей, за ссору с которыми Арнольда по головке не погладят. Что делать, было непонятно. То ли отпустить всех и сделать вид, что ничего не случилось, то ли стоять на своем, утверждая, что Суза-Муза — это Ричард Окделл. Осторожность склоняла к первому, гордость — ко второму. С горя Арамона запил.
Капитан сидел в своих покоях, жевал истекающие жиром жареные колбаски и запивал крепленым вином. Он еще соображал, на каком свете находится, и даже (при большом желании) мог подняться, но тинта
[75]
свое дело сделала — к полуночи море Арнольду было если не по колено, то по пояс. Поэтому, когда в дверь постучали, господин капитан стукнул кружкой по столу и посоветовал незваному гостю убираться к свиньям собачьим. Незваный гость расценил совет по-своему, дверь распахнулась, и на пороге возник отец Герман в заляпанных грязью сапогах и мокром плаще.
Бросив перчатки и хлыст на стол, олларианец скрестил руки на груди и пристально посмотрел на Арамону. Будь капитан в порядке, он бы под взглядом священника съежился и принялся бормотать какую-нибудь чепуху, но Арнольд был пьян, и поэтому гавкнул:
— Чего нужно?
— Вы пьяны, капитан, — жестко сказал клирик, — и пьяны безобразно. Сейчас вы ничего не соображаете, поговорим завтра. — Олларианец подхватил перчатки и собрался было выйти, но Арамона, которому вдруг понадобился собеседник, счел уместным поддержать беседу.
— Да, — изрек он, — я, ик, пьян… Но у меня, ик, есть причины. — Капитан еще раз грохнул кружкой об стол. — Эта сволочь… Суза-Муза… покусилась, ик, на мою честь!
— На вашу честь? — тонко улыбнулся клирик. — Вы отнюдь не похожи на даму, тем более способную вызвать желание у графа.
— Разрубленный Змей, — проревел Арамона, — вы что, с крыши грохнулись? Этот гад украл мой, ик, орден и мои, ик, штаны. И повесил, ик. В трапезной!
— Значит, вертелом дело не кончилось? — кивнул священник. — Я так и думал… Итак, вы празднуете воссоединение с вашими многоуважаемыми панталонами? Не смею вам мешать.
— Змеюка, — укоризненно пробормотал Арамона, у которого ярость сменилась жалостью к своей персоне, — как есть, аспид. Никто меня не понимает… Только б в душу плюнуть… А эти шестеро, чтоб им… Так хорошо, ик, все было. Поймал я этого, ик, сыночка… И Его Прио… приовсященство хотел… А тут эти… шестеро! Врут ведь… Все мне врут… А Суза-Муза… И маршал, ик, еще… При всех… Никто меня…
— Прекратите ныть и отправляйтесь спать.
— Нельзя, — неожиданно твердо произнес капитан и хитро посмотрел на Германа: — Я, ик, на службе. У меня шесть арестованных крамольников. Надо устроить, ик, допрос. — Капитан попробовал встать, но зад не желал отрываться от кресла. — Тогда пусть, ик, приведут их сюда. Они, ик, в Старой галерее.
