— Бывает, — засмеялся Альберто и сразу помрачнел, — кэналлийцем был Паоло… Люди не лошади, не стоит судить об их достоинствах по родословной.
— Поговорим об этом, когда назовемся полными именами.
— Вряд ли у нас будет для этого время… Я своего мнения не изменю. Твой любезный Валентин для меня в одной цене с Эстебаном.
— Валентин… — вскинулся Ричард.
— Человек Чести? — перебил Альберто. — Что ж, тем хуже для него. И для тебя, кстати. Благородство предков не извиняет подлости потомков. У нас говорят — знатное имя для мерзавца то же, что красная юбка для старухи.
— Валентин не сделал ничего плохого, не то что Эстебан.
— Придды в опале, Колиньяры — на коне. Было б наоборот, Валентин стал бы Эстебаном, а Эстебан — Валентином. Наши имена, похоже, секрет только для тебя, Ричард. Еще бы, зачем Людям Чести знать, сколько детей у «навозников» и как их зовут. Хотя ты и своих-то не узнал.
— Мне сказали только про Катершванцев и Валентина…
— Человек, который тебя провожал, очень осторожен.
— Я не позволю так говорить о…
— Не тебе решать, о чем мне говорить. Удачной прогулки, … герцог!
Вороной стелющимся прыжком перелетел через лужу, не задев мутной воды даже кончиком копыта, и галопом пошел по дороге. Настроение испортилось. Альберто не должен так говорить про Августа!
Хотя откуда ему знать, что речь шла о кансилльере?! И потом Штанцлер и в самом деле ошибся — не все в Лаик оказались врагами. Отец как-то сказал, что лучше поверить негодяю, чем не поверить другу.
— Какой ты хороший есть, что дождаться нас решил. — Дик вздрогнул — рев Йоганна, как всегда, застал его врасплох. Братцы были тщательнейшим образом одеты и причесаны и вели в поводу могучих левенбергских коней, черного и белого.
— Бабушка Гретхен дарила их нам, — торжественно объявил Йоганн, — она смеялась, что в бою не имеется время для спрашивания имени. Я есть черный всадник, Норберт — белый.
— Мы самые последние, — заметил «белый», — но главное, не уйти, а вернуться. Арамона перевел все часы в доме на сорок минут вперед. Если мы приходим в нужное время, он кричит — вы опоздали. Он это делал для тебя, я думаю.
Дикон тоже так думал. Последнюю неделю притихший было капитан как с цепи сорвался. До дня святого Фабиана остается месяц, нужно быть трижды осторожным. Арамоне не удалось ни свалить на сына мятежного герцога подвиги Сузы-Музы, ни вывести его из себя. И не удастся! Дик продержится, как бы ни хотелось наброситься на жирного капитана с кулаками. Август был трижды прав, предупреждая об осторожности, да и отец Герман говорил… Просто Альберто не знает, что такое быть сыном Эгмонта Окделла. Ничего, вечером они помирятся.
— Если надо рано вернуться, надо рано ехать, — заявил Йоганн.
— Едем, — кивнул головой Ричард. Ждет его кто-то или нет? Если нет, он присоединится с Катершванцам, они где-нибудь посидят, потом вместе вернутся, и Арамона останется с носом.
Стражники без разговоров опустили мост, и Дик оказался на воле. За оградой «загона» была та же мокрая, черная земля, что и внутри, но юноше показалась, что на воле и грязи меньше, и солнце ярче.
— Ричард! — Дик не сразу понял, что зовут его. — Ричард!
— За тобой, кажется, кто-то прибыл, — улыбнулся Норберт.
Кто-то? Дикон с удивлением смотрел на упитанного молодого человека, сидевшего на не менее упитанной буланой кобыле. Лицо толстяка казалось знакомым…
— Дик, ты что? Совсем не узнаешь? Я же Наль, Наль Ларак.
— Разрубленный Змей! Кузен!
Кузен Наль… Реджинальд Ларак. Вот так встреча! Хотя на самом деле сын Эйвона ему не кузен, а двоюродный дядя, просто по возрасту они больше похожи на братьев. Но как же он растолстел!
Дикон помнил Наля нескладным восемнадцатилетним парнем, тощим и длинным, как отец, а теперь… В мать пошел, тетушка Аурелия всегда была толстой.
— Узнал! — Наль разулыбался, но быстро спохватился и степенно подъехал к братьям. — Ричард, представь мне своих друзей.
— Братья Катершванц. Норберт и Йоганн. Они из Горной марки.
— Вы назвались друг другу? — Вот теперь Дикон точно узнал родича, такую физиономия мог скорчить только сын Эйвона
— Да, — засмеялся Дик, — но, как видишь, все пока живы. Куда поедем?
— Видите ли… — Наль замялся.
— Понимаете, сударь, — смущенно признался Норберт, чей акцент странным образом резко усилился, — мы очень извиняться должны, но мы имеем дело очень большое и важное. Мы имеем откланиваться и желать вам все самое лучшее.
Йоганн хотел было возразить, но, поймав взгляд «умного» близнеца, торопливо закивал головой и тронул вороного.
— Ты дружишь с такими медведями?
— Да, — Дику стало обидно, — и никакие они не медведи. Катершванц благородная фамилия, они в родстве с фок Варзовон. Мне про них говорил эр Август.
— Удачно вышло, что у них оказались дела. С нами они ехать не могли. Ты, видимо, уже догадался, кто нас ждет?
2
Штанцлер выглядел ужасно — бледный, отечный, под глазами мешки. Было видно, что кансилльер нездоров и очень, очень устал. Дику стало страшно — если с эром что-то случится, Талигойя не воскреснет, это знали все Люди Чести. Видимо, мысли юноши отразились на его лице, потому что Август засмеялся.
— Не все так плохо, как ты думаешь, Дикон. Садись, нам есть о чем поговорить. Ты, я вижу, так и не научился скрытничать.
— Научился, — расплылся в улыбке Дик, — но я так рад видеть вас…
— Арамона тебя еще не доконал?
— Нет.
— Но пытался?
— Да, он меня обвинил в том, что на самом деле я — граф Медуза.
— Ты меня удивил. Что за Медуза, я не знаю такой фамилии. Кто это?
— Суза-Муза, — пробормотал Дик и понял, что несет чепуху, — эр Штанцлер, на самом деле это кто-то из унаров. Он придумывал всякие смешные штуки и подписывался граф Медуза. Видели бы вы, как Арамона бесился!
— Представляю, — довольно холодно сказал кансилльер. — Мальчишки! Вам хоть небо на землю падай, найдете, как нашкодить. И кто же был этим самым графом?
— Не знаю… Арамона сказал, что — я, но это он со злости.
— Как же тебе удалось доказать свою непричастность? Что удалось, я вижу, иначе ты б, к радости Дорака, уже был в Надоре.
— А… Кроме меня, признались пятеро.
— То есть? Странные дела творятся в Лаик… И никого не тронули?
— Ну… Сначала нас заперли в Старой галерее, мы видели привидения, потом пришел отец Герман и велел всем идти по своим комнатам. Ночью Паоло и отец Герман уехали, а с остальными ничего.
