— Вы…
— Я — твой эр покамест, так что, будь любезен, прими плащ и шляпу!
— Это когда-нибудь кончится!
— Когда-нибудь кончается все, — кивнул Рокэ, — и это не может не радовать.
— Эр Рокэ, когда я избавлюсь от вашей опеки, я потребую удовлетворения!
— Я правильно понял, — осведомился герцог, поправляя воротник, — это вызов?
— Да!
— Что ж, — пожал плечами маршал. — В таком случае вам придется проститься с милой привычкой по вечерам болтаться с кузеном по тавернам, а по утрам спать. Завтра в семь я жду вас во дворе.
— Можете быть спокойны, я буду!
— Юноша, — герцог улыбнулся столь ненавистной Дикону улыбкой, — вы что-то путаете. Я не питаюсь детьми и не гоняю оленей и ланей. Если охотиться — то на кабана. Кто учил вас держать шпагу? Я не имею в виду Арамону, это не фехтовальщик, а обезьяна.
— Капитан Рут.
— Старый, добрый слуга…
— Он не слуга, он — друг! — Зачем он это говорит? — Он учил моего отца…
— Печально… Ваш отец был честным человеком, до такой степени честным, что не сразу согласился подослать ко мне убийц, но дрался более чем средне. Если хотите через три года сыграть со мной на равных, вам нужен другой учитель. Беда в том, что из известных мне фехтовальщиков не годится никто, так что придется мне вас учить самому.
— Эр Рокэ…
— Это приказ, юноша. Завтра в семь и так каждый день.
От необходимости отвечать Дика избавил роскошный господин, почтивший своим вниманием дом герцога Алвы. Господин был более чем скромного роста, но достоинство, с которым он держался, делало его значительно выше. Лицо, обрамленное тщательно завитыми и напомаженными локонами, показалось Ричарду знакомым, но где и когда он видел этого человека, Дик не помнил.
Господин между тем заприметил Ворона и просиял. Мелко перебирая ногами в туфлях с огромными пряжками, он пересек замощенный морскими камнями двор и, сняв шляпу с огромным желтым пером, подмел ею булыжники у маршальских сапог.
— Монсеньор, — голос у господина также был роскошным, — прошу вас простить мне наглость, с коей я вторгся в вашу обитель. Не смея надеяться, что вы меня помните, спешу назвать свое скромное имя. Я — барон Капуль-Гизайль.
— Супруг прелестной Марианны-Жозефины? — поднял бровь Рокэ. — Что ж, барон, проходите. Прошу простить мой вид, мы с оруженосцем только что вернулись, гм… с утренней прогулки.
2
Кошачья любезность Ворона вызывала у Ричарда безотчетный страх, чтобы не сказать ужас. Руки герцога Алвы были по локоть в крови, но он смеялся и пил вино, а Ричарда била запоздалая дрожь, и при воспоминании о трупе на залитых кровью камнях к горлу подступала тошнота. Все кончилось благополучно, он остался жив, а Эстебан умер. Смерть бывшего врага не была первой смертью на памяти Дика Окделла, но никогда еще человека не убивали на его глазах. Юноше хотелось подняться в свою комнату и запереться, но пришлось переодеваться в синее и черное, стоять за креслом эра, подливая ему и барону «Черную кровь» и слушая бесконечный обмен любезностями, перемежаемый разговорами о погоде и здоровье огромного количества знатных особ. Это и в обычный день было непросто вынести, но сегодня…
Красные пятна на серых, выщербленных плитах, равнодушный взгляд убийцы, белые от ужаса лица недавних врагов… Ворон его спас от верной смерти и при этом растоптал все понятия о «деле Чести». Поединки несправедливы! В них все зависит от силы бойцов, а не от их правоты. Ворон прикончил Эстебана точно так же, как Эгмонта Окделла. И то, и другое было дуэлью по всем правилам, и то и другое было убийством. Но ведь Эстебан и его приятели тоже хотели убить. Именно убить! Теперь Дик в этом не сомневался, а чего хотел Ворон — спасти оруженосца или прикончить молодого Колиньяра? Он за что-то ненавидел Эстебана или все дело в Килеане-ур-Лембахе, у которого тот был оруженосцем? При мысли о графе Дика вновь кольнуло чувство вины. Бедный Людвиг, он любит Марианну, а его не любит никто…
— Я не смею злоупотреблять вашим вниманием, — произнес долгожданные слова Капуль-Гизайль. Дик с трудом сдержал вздох облегчения, как оказалось — преждевременный, ибо нет народа, не сложившего пословицы о том, насколько стоячий гость опасней сидячего.
— Дорогой герцог, — ворковал барон, — вы не представляете, как я и моя супруга огорчены тем, что вы не спешите исполнить ваше обещание. Вы обещали осчастливить наш дом, но не пришли, и вот сегодня я рискнул…
— Вы совершенно правы, — Ричард не видел лица Рокэ, но готов был поклясться, что Ворон и впрямь доволен визитом завитого коротышки, — я вел себя непозволительно. Если у вас найдется пара минут, я напишу баронессе и вымолю у нее прощение за неподобающее поведение.
Время у любезного барона нашлось, он с готовностью плюхнулся обратно в кресло и потянулся к вину, а Ворон присел у письменного стола и пододвинул к себе гагатовую чернильницу. С письмом, надо отдать ему должное, он справился быстро.
— Ричард!
— Да, монсеньор.
— Поезжайте с бароном, передайте эту записку госпоже баронессе и привезите ответ. Только постарайтесь на сей раз обойтись без кровопролитий, хотя, — Рокэ провел ладонями от переносицы к вискам, — вряд ли вам в ближайшее время удастся повторить утренний подвиг.
— А что сделал этот достойный молодой человек?
— То, что делают все достойные молодые люди, — блеснул зубами Рокэ Алва, — сцепился с не менее достойными молодыми людьми. Ричард, забирайте письмо и поступайте в распоряжение барона и баронессы.
Дик угрюмо взглянул на Капуль-Гизайля. Меньше всего юноше хотелось сейчас оказаться в особняке Марианны, где, без сомнения, будут говорить об игре. Барон снова встал, и Ричарду ничего не оставалось, как отправиться с ним. Капуль-Гизайль был Дику по плечо, но это не мешало ему обращаться к юноше в покровительственном тоне, хорошо хоть от Дика не требовалось поддерживать беседу — супруг Марианны справлялся за двоих. Оказывается, он занимался тем, что дрессировал желтых морисских воробьев и полагал их самыми совершенными творениями в мире.
— Вы не поверите, любезный Ричард, — барон щебетал не хуже своих любимых морискилл, — эти маленькие проказницы обладают совершеннейшим музыкальным слухом и невероятным даром подражания. Разумеется, они не копируют, подобно попугаям или скворцам, грубые человеческие слова, но песню любой певчей птицы, заметьте, любой, воспроизведут с легкостью. Я учу их петь вместе с моими лютнистами и арфистами и добился поразительных результатов. Более того, мои морискиллы поют ночью, при свечах, а это почиталось невозможным…
Капуль-Гизайль тараторил, а Дик думал о Марианне и Килеане-ур-Лембахе. Рокэ посмеялся над чувствами графа, но вдруг все еще можно исправить, если поговорить с Марианной? Она не должна бояться Людвига, нужно рассказать ей, какой тот на самом деле замечательный человек. Эр Август прав — женщины, кроме Катарины, не очень умны, им нужна красота и богатство, а не сердце, но, может быть…
