Ричарду Окделлу очень не хотелось вспоминать об утренней дуэли, и он принялся сочинять речь, с которой обратится к Марианне, если удастся поговорить с ней наедине. Это оказалось легче, чем писать королеве, и когда перед юношей и бароном распахнулись двери особняка Капуль-Гизайлей, Ричард уже знал, что скажет.
Баронесса появилась, шурша оранжевыми шелками. Красавицу окутывало облако волнующего аромата, огромные черные глаза сияли, ярко-алые губки улыбались, она была ослепительна, но не стоила даже перчатки с руки Катарины Ариго.
Ричард с поклоном передал женщине письмо, запечатанное синим воском с оттиснутым на нем вороном. Марианна вскрыла печать, пробежала четкие строки и передала мужу.
— Прочтите, сударь.
Тот прочел и улыбнулся.
— Какой милый человек, не правда ли, дорогая?
— О, да. Ричард, я ведь могу вас так называть? Господин Первый маршал ждет ответа на свое письмо и заверяет, что вы любезно его доставите, но мне нужно немного подумать, а пока, если вы не возражаете, мы пообедаем.
3
Под крышу Алвы Ричард Окделл вернулся лишь следующим вечером, и вернулся другим человеком; мир тоже стал другим — ярче, опасней и понятней. Баронесса осталась в своем особняке, она ничего не обещала, ничего не предлагала и даже не вышла его проводить, это сделал преисполненный дружеских чувств барон. Капуль-Гизайль приглашал бывать у них запросто и умолял послушать пение его птиц. Затем были разноцветные суматошные улицы, звон колоколов, особняк с Вороном на фронтоне, недовольное лицо Хуана. Тот казался еще более хмурым, чем обычно, но Ричарду до кэналлийца дела не было. Всю дорогу от дома Марианны до особняка Алвы юноша думал, как объяснить эру, где он пробыл два дня, но Рокэ куда-то уехал.
Тщательно придуманная ложь оказалась не нужна, его не искали, о нем не спрашивали. Ричард Окделл мог исчезнуть не на два дня, а навсегда, и этого никто бы не заметил. Ни Наль, ни эр Август, ни маршал о нем не вспомнили, а Катарина… После того, что случилось, он не имеет права даже думать о королеве. Теперь Дик сам не понимал, как мог забыть долг, честь, любовь, службу и остаться с женщиной, до которой ему не было никакого дела.
Происшедшее казалось сном, в котором грязь мешалась с неведомыми доселе чувствами, гордость с унижением, а правда с вымыслом. Сквозь затянувшее два дня золотистое марево смутно проступали мелькнувшее и исчезнувшее лицо барона, отразившиеся в глазах баронессы свечи, щебет морискилл, мечущиеся тени и все затмевающий страх, сменившийся чудом полета.
Это было неожиданно, как падение со скалы, он не думал о Марианне, почти не думал, хотя и знал, кто она. Знал, но не представлял, хотя в «загоне» они много говорили о таких женщинах, особенно Эстебан, который хвастался своим опытом. «Навозник» взахлеб рассказывал о Марианне Капуль-Гизайль, объясняя остальным, какая это «дорогая штучка», из-за которой спорят знатнейшие люди королевства. Дик не забыл школярскую болтовню, но когда впервые увидел баронессу, ему было не до нее. Черноволосая красавица с ее оранжевыми шелками, красными губами, пышной грудью, низким, тревожным смехом была чужой, непонятной и неприятной. Может быть, потому, что мысли юноши были заняты проигрышем. Святой Алан, он не думал о Марианне и когда вновь оказался в ее особняке в утро дуэли. Единственное, чего он хотел, это рассказать баронессе о любви Килеана, взять письмо и вернуться в дом своего эра.
Марианна выслушала, не перебивая, а потом откинулась на подушки и засмеялась. Нужно было поклониться и выйти, но Дик не ушел, а глупейшим образом уставился в отделанный золотыми кружевами вырез, к которому была приколота чайная роза. То, что он видел, одновременно притягивало и отталкивало. Марианна поймала его взгляд, быстро облизнула губы и приказала налить ей вина и сесть рядом… Он сел, ничего не понимая и вместе с тем ожидая чего-то невероятного.
Как и что случилось потом, Ричард вспомнить не мог, оказавшись в каком-то ярком, сверкающем, пьяном клубке, который бешено несся с горы. Когда он пришел в себя, то попытался сбежать, но его не отпустили. А дальше была ночь, душная тьма за окнами, пламя свечей, золотые птицы на потолке, запах роз и вина, странные слова, смех, стоны, спутанные волосы. Утром его снова не отпустили, да он, правду сказать, не слишком стремился уйти. Марианна предпочитала завтракать в постели, они там и позавтракали, хотя Дику стало не по себе при виде вошедших с подносами слуг.
Кто-то прислал баронессе две корзины роз, на этот раз алых, она быстро написала записку, передала камеристке и со смехом сказала Дику, что ее нет и не будет до завтра. Он начал что-то объяснять про своего эра, Марианна погладила прыгнувшую на постель собачку и спросила, когда герцог Окделл не лжет — когда говорит, что ему нужно домой, или когда жалуется, что его никто не ждет. Ричард смотрел на смеющуюся женщину, женщину, которая стоила многие тысячи таллов, а та внезапно закусила губку и оттолкнула блюдо черешен, которые рассыпались по затканному фантастическими цветами ковру. Черешни собирали вместе и даже собрали, но встать с ковра не удалось. Он снова сказал, что ему пора, но Марианне слова были не нужны, она знала, чего хочет, и он захотел того же… Дикон понимал, что должен поскорее забыть о том, что случилось, и вспомнить о Талигойе. У Марианны ему делать нечего. Нечего! Его жизнь принадлежит делу Раканов, а его сердце — Катарине Ариго.
Юноша поднялся к себе, немного постоял посредине комнаты, решил подыскать себе какую-нибудь книгу, вздохнул и направился в библиотеку, но судьба уготовала ему другое развлечение. Когда Ричард забрался на третий этаж, послышался звон, перешедший в стремительную мелодию, к которой присоединился голос. В Надор частенько захаживали менестрели, а в Олларии Дик услышал придворных музыкантов, но это было нечто другое. Ни на что не похожая, лихая, чтобы не сказать варварская песня сменилась другой, не менее странной. Дикон немного играл на лютне и готов был поклясться, что никогда не слышал звучащего в доме инструмента.
Кем бы ни был неизвестный музыкант, играл он отменно. И пел тоже, хотя рвущий душу напев ничем не походил ни на строгие старинные баллады, ни на изящные модные песенки, которые так любили Эстебан и его приятели. Ричард осторожно пошел на звук. В этой части дома он еще не бывал, но заблудиться было невозможно. Песня закончилась, что-то звякнуло, зашуршало, вновь звякнуло, и струны зазвенели вновь, отбивая все тот же бешеный ритм. Музыка доносилась из освещенной одним лишь камином комнаты, дверь в которую была распахнута, Дикон переступил порог и обнаружил своего герцога.
Рокэ в черной расстегнутой рубахе сидел у огня, обнимая какой-то странный инструмент, и отблески пламени плясали по полированному дереву. Перед герцогом стоял кубок, на ковре валялись пустые бутылки. Хуан соврал, Алва никуда не уезжал, просто он был пьян.
Дикон двигался очень тихо, но у герцога было чутье кошки — он мгновенно поднял голову.
— Заходи и садись.
Нельзя сказать, чтобы Дикону хотелось остаться наедине с маршалом, но ослушаться было нельзя, и юноша честно присел на один из обтянутых кожей стульев у входа.
