— Все дело в пистолете, — стоял на своем Леонард.
Рокэ шагнул к Эмилю.
— Пистолет!
Кавалерист с готовностью протянул Алве оружие, он молчал, но глаза его смеялись. Рокэ взял пистолет правой, переложил в левую и, почти не глядя, пальнул в сторону окна. Комната наполнилась пороховым дымом, но стоявшая на подоконнике бутылка не пострадала.
— Видите, — удовлетворенно произнес Леонард Манрик, — из дурного пистолета промахнется даже лучший стрелок.
— Верно и обратное, — Алва бросил злополучное оружие на стол, — дурной стрелок промахнется даже из лучшего пистолета.
Ответить Манрик не успел. Савиньяк с воплем «Леворукий, и все твари его, вот это выстрел!» — вытянул руку в направлении камина. Три свечи, стоявшие на каминной полке, погасли.
Глава 5
Агарис
«La Dame des Batons»
[134]1
Свой день рождения Матильда Ракан давно не отмечала, вернее, почти не отмечала. Вдовствующая принцесса не стеснялась ни своей бедности, ни своего возраста, но видеть приятелей покойного супруга — слабосильных нытиков, оплакивавших даже не вчерашний, а позавчерашний день, было выше ее сил. От рассказов о том, как четыреста лет назад талигойские коровы доились маслом, по улицам ходили жареные куры размером с гусей, что женщины были исключительно прекрасными, златокудрыми девственницами, а мужчины непобедимыми и благородными рыцарями, принцессу тошнило. А ведь когда молоденькая алатская аристократка влюбилась в принца-изгнанника, Люди Чести казались ей чуть ли не небожителями, и каждое сказанное ими слово было истинно, как «Эсператия».
Потом наступило разочарование. Матильда, как-никак, была дочерью правящего герцога не такой уж и маленькой страны, в государственных делах она разбиралась с детства. Когда первый угар прошел, новоиспеченная принцесса Ракан с ужасом поняла, что оказалась среди людей, у которых нет ничего, кроме чужого прошлого и злобы на весь свет вообще и бывшую родину в частности. То, что родившиеся в Агарисе благородные потомки рассказывали о «великой Талигойе», не могло быть правдой — таких стран просто не бывает и быть не может.
Еще глупее были разговоры о том, что нужно сделать, чтобы вернуть любезному отечеству былое величие. Матильда неплохо знала историю Золотых земель. Нынешний Талиг был в полтора раза больше и в десять раз сильней захваченного Франциском Олларом одряхлевшего, рассыпавшегося на куски королевства. Принцесса пробовала с книгами в руках объяснять мужу и его друзьям, что можно и нужно говорить о смене династии и определенных реформах, но не о возвращении отживших порядков, а в ответ слышала: «Это может понять только истинный талигоец и Человек Чести».
«Истинные талигойцы» жили за счет того, что жена их сюзерена распродавала свои драгоценности, и все равно смотрели на дочь алатского герцога сверху вниз. Сначала она обижалась чуть ли не до слез, потом привыкла, потом махнула рукой.
Больше всего Матильда боялась, что ее единственный сын превратится в такой же огрызок прошлого, упивающийся серой, бессильной ненавистью к бывшей родине, но Эрнани удался не в отца, а в мать. Он был веселым, упрямым, уверенным в себе, в наследнике бурлила радость и жажда жизни. Это его и погубило. Через два месяца после рождения первенца Эрнани потащил жену кататься под парусом. Налетел шквал, суденышко перевернулось, и все было кончено.
Матильда осталась с нелюбимым грустным мужем и маленьким Альдо. Если б не внук и короткие встречи с Адрианом, она бы сошла с ума или кого-нибудь убила. Скорее всего Анэсти и его Людей Чести, продолжавших жить и коптить небо, когда полный жизни и радости Эрнани лежал на старом, засаженном кипарисами и барбарисом кладбище. Смерть мужа принцесса восприняла чуть ли не как избавление, под предлогом глубокого и многолетнего траура закрыв двери дома перед дармоедами благородного происхождения.
С тех пор единственным кавалером Матильды в ее праздник был внук. Когда Альдо был еще малышом, принцесса, как бы плохи ни были ее дела, баловала мальчика песочным пирогом со взбитыми сливками, заказанным у лучшего агарисского кондитера. Альдо уплетал пирог, бабушка ему помогала, не забывая запивать сласти вином.
После того как Альдо исполнилось четырнадцать, Матильда стала наливать и внуку. В голодные годы они проводили время просто великолепно, но Раканов вытащили из небытия, и о прежней свободе пришлось забыть. Вот и сегодня заказанный пирог и две бутылки старого кэналлийского сиротливо дожидались в спальне принцессы, а она принимала поздравления от толпы придурков и лизоблюдов, самым мерзким из которых был Питер Хогберд, по случаю дня рождения Ее Высочества вырядившийся в камзол цвета мальвы и надушивший мерзкую пегую бороду чем-то приторным. Матильда любила цветы, но в руках Хогберда даже розы и те казались искусственными. Тем не менее пришлось благодарить, угощать вином, выслушивать пошлости.
— Ваше Высочество, вы сегодня особенно царственны!
Как всегда, Хогберд был сама любезность, и, как всегда, Матильда подумала, что, окажись она с ним на необитаемом острове под одним деревом в лучшие свои годы, и то никогда бы и ни за что бы…
— Благодарю вас, барон. Вы говорите, Рокэ Алва не только возглавил армию, но и принял звание Проэмперадора?
— О да! Но он ничего не сможет сделать, и Лучшие Люди потребуют его казни.
— Я не видела герцога Алву, — буркнула Матильда, но спохватилась и взяла тоном ниже, — но то, что я о нем слышала, заставляет предположить, что Ворон не позволит оттяпать себе голову.
— Да, он сбежит в Кэналлоа и отложится от Талига. Нам это на руку — кэналлийцы не лучшие подданные для нашего дорогого Альдо…
Дорогой… Ха! Этот боров знает лишь одно значение этого слова. Ему дорого только то, что можно задорого продать.
— А вы не боитесь, что Алва выиграет и эту кампанию?
— Это невозможно, еще никто не смог справиться с множественными набегами дикарей — возьмите хоть морисских корсаров, хоть холтийских варваров, хоть бунтовщиков Лесного края. Гаунау и Дриксен сотни лет не могут ничего сделать со свободными стрелками Торки. Да, кого-то ловят и вешают, но это капля в море! Гериллью
[135]
можно задавить, лишь уничтожив гнезда налетчиков, но бирисские деревни лежат по ту сторону Сагранны.
Рокэ может до одурения гоняться за летучими отрядами, может уничтожить несколько десятков или даже сотен «барсов», Варасту это не спасет, и своего хлеба в Талиге не будет. Дорак будет вынужден отречься от Алвы, и это станет началом его конца.
