Такая дуэль не просто запрещена королевским эдиктом, она проклята самим Эсперадором. Церковь говорит, что на линию Чужой толкает обуянных гордыней и нетерпением. Создатель требует ждать Его Возвращения и Его суда. Встать на линию – погубить свою душу.
– Эгмонт пришел с Мишелем Эпинэ, со мной был Диего Салина. Они по нашему настоянию не дрались.
Диего Салина… Марикьярский маркиз, отец Альберто. Марикьяра далеко, она сама по себе. Сказал ли Салина кому-нибудь правду? Мишель Эпинэ мертв… Знает ли матушка? Знает ли эр Штанцлер? Отец хромал, в обычном поединке, да еще против Ворона он был обречен, но на линии хромота не имеет значения… Святой Алан, у отца был шанс.
Рокэ протянул руку с бокалом. Ричард, не соображая, что делает, наклонил кувшин. В мерцании камина льющееся вино и впрямь казалось черной кровью. Маршал задумчиво посмотрел бокал на свет и поставил на инкрустированный сталью столик. Он делал так почти всегда, но сердце Дикона чуть не выпрыгнуло из груди. Алва смотрел куда-то вдаль, и оруженосец видел безупречный профиль, озаряемый непоседливым пламенем.
– Хочешь спросить что-то еще?
Только теперь юноша вспомнил, ЧТО должно произойти. Услышав об отце, он напрочь позабыл обо всем, даже о Катари. Это к лучшему – иначе он бы себя выдал.
Алва молчал, то ли ждал новых вопросов, то ли что-то вспоминал. Небо за окном было черным, черными в освещаемой лишь догорающим камином комнате казались и глаза маршала.
– С какого возраста ты себя помнишь?
Почему он спросил? Хотя почему бы и нет? Ворону, когда он пил, иногда приходила блажь поговорить со своим оруженосцем. Это были странные разговоры – точно так же герцог говорил бы с собакой, если бы она у него была. Но у него никого не было, ни-ко-го.
– Лет с трех…
– Память – отвратительная вещь, – Рокэ пригубил вино и замолчал. Можно было вырвать бокал, но Ричард этого не сделал. Он поклялся уничтожить проклятие Талигойи и исполнит обещанное. И все же, все же яд – оружие женщин, стариков и монахов… Эр Август принимает грех на себя, но мужчины рода Окделлов не прячутся за спинами стариков.
Юноша не мог отвести взгляда от руки, сжимавшей темный хрусталь, руки, убившей отца, Эстебана, Адгемара… Это было страшно, смотреть, как ничего не подозревающий человек пьет яд. Пусть Ворон заслужил смерть, пусть он ее не боится, даже хочет, но так убивать бесчестно. Так бесчестно, но по-другому нельзя. Равный бой с Алвой невозможен, потому что равного соперника у него нет.
Фехтуя с Рокэ, Ричард лишь укреплялся в том, что никогда не догонит своего эра. Маршал вынослив и силен, как демон, он одинаково хорошо владеет обеими руками, предугадывает каждое движение своего соперника и не знает жалости.
– Мы помним то, что хотим забыть, – Алва пил медленно, смакуя каждый глоток, – и отчего-то забываем то, что не следует. Лично я с наслаждением расстался бы кое с какими воспоминаниями, но не получается.
Ричард Окделл тоже не забудет этот вечер. Ленивый голос, длинные пальцы, сжимающие ножку бокала, отсветы пламени на точеном, безжалостном лице. Почему он в разгар весны развел камин? Почему именно в этот вечер перешел на «ты»? В который же это раз? В любом случае в последний, а в первый это было, когда герцог перевязал новому оруженосцу руку… Клаус отговаривал монсеньора от возвращения в столицу, а он не послушался.
«У добра преострые клыки и очень много яда»… Эти слова маршал произнес в этой самой комнате. Почему он сказал именно так? Почему сказал именно ему?
4
Рокэ лениво прихлебывал яд, он был уже покойником, хотя и не знал этого. Герцог проживет до следующего вечера, а сейчас он по-прежнему опасен. Эр Август предупреждал, чтобы Дик себя не выдал, он переживает за него. Штанцлеру, как любому Человеку Чести, претит действовать чужими руками, но другого выхода и вправду нет. Чтобы жила Катарина Ариго, Ворон должен умереть.
– Необычный букет, – задумчиво произнес Рокэ, – но мне нравится. Впрочем, у меня извращенный вкус, это знают все. А вот о том, что я когда-то был, «как все», забыли, и хорошо, что забыли.
В твои нежные годы, Ричард, я был щенком, правда, очень гордым и очень злым. Кусаться я начал рано и довольно успешно. Первый раз я дрался на дуэли, когда мне не было и шестнадцати…
Смешно вспоминать, но я ужасно волновался. Мой соперник был старше меня лет на пять и выглядел таким грозным… Потом я понял, что змеи опаснее быков, но в юности мы глупы до безобразия. Мне казалось, что меня убьют или, того хуже, победят. Я не мог уснуть, сидел на окне, пялился на луну и даже накатал несколько сонетов. Один до сих пор помню, – Алва встал, не выпуская полупустого бокала, подошел к камину и поворошил угли носком щегольского сапога.
Я – одинокий ворон в бездне света,
Где каждый взмах крыла отмечен болью,
Но если плата за спасенье – воля,
То я спасенье отвергаю это.
И я готов упрямо спорить с ветром,
Вкусить всех мук и бед земной юдоли.
Я не предам своей безумной доли,
Я, одинокий ворон в бездне света.
Не всем стоять в толпе у Светлых врат,
Мне ближе тот, кто бережет Закат,
Я не приемлю вашу блажь святую.
Вы рветесь в рай, а я спускаюсь в ад.
Для всех чужой, я не вернусь назад
И вечности клинком отсалютую…
Какой только чуши не сочинишь, когда тебе пятнадцать и ты собрался умирать… Ты, часом, не пишешь стихов?
Ричард пробовал рифмовать, но у него получалось плохо. После уроков господина Шабли, читавшего унарам сонеты Веннена и трагедии Дидериха, Дик окончательно убедился в своей бездарности.
– Нет, эр Рокэ, не пишу.
– Врешь, – надменные губы исказила улыбка, – и правильно. Не стоит показывать другим, что у тебя на сердце – не поймут или переврут. Я давно бросил марать бумагу. Единственное, о чем стоит думать перед смертью, это о хорошей компании. Разумеется, я имею в виду врагов. Преисподняя – это место, куда приятно заявиться в их милом обществе. Налей мне еще, да и себе заодно. Мне расхотелось напиваться в одиночку.
Ричард схватил протянутый ему бокал и торопливо наполнил, а затем налил себе. Святой Алан, вот он – выход! Выход! Он не станет убийцей, если тоже умрет! Это как дуэль, в которой погибают оба участника. Как на линии, просто и честно! Он ведь вызвал Рокэ, и тот принял вызов… Катари поймет, она знает, что честь для Окделлов важнее жизни. Яд действует медленно, он успеет написать домой, увидит Катари и скажет ей… Он заслужил это право – напоследок сказать о любви…
– За что же нам выпить? – сдвинул брови Рокэ Алва. – За любовь не стоит – ее не существует, равно как и дружбы. За честь? Это будет нечестно с моей стороны. Не хочу уподобляться шлюхе, поднимающей бокал за девственность и целомудрие.
За отечество? Это слово мы понимаем по-разному, и потом за это не пьют, а умирают. Или убивают. Пожалуй, я выпью за жизнь, какие бы рожи она нам ни корчила…
