– Эр не виноват в смерти братьев!
– Не виноват, – подтвердил кансилльер, – ни в смерти братьев, ни в том, что рано потерял мать, ни в том, что родился в опозоренной семье. Его еще могла спасти любовь, но не спасла… И в этом Рокэ Алва тоже не виноват, но мы говорим не о нем, а о тебе.
Твой отец понимал, что сила не может быть красивой, если она не несет добра, а ты подражаешь человеку, который смеется, когда убивает. Самым страшным для Эгмонта было бы узнать, что его сын превратился в непобедимое чудовище, хотя непобедимым тебе не стать.
Ты всегда будешь в тени Рокэ Алвы, ты можешь перенять его равнодушие и его презрение к тем, кто слабее, но полководцем надо родиться, а воином… Он тебя все еще учит?
– Да.
– Ты сможешь его победить в поединке?
Дик молча покачал головой.
– Вот видишь. Когда Леворукому продают душу, он в обмен дает то, что у него просят – красоту, власть, богатство, славу. Ты отдашь душу Рокэ, но получишь только пустоту. Ты слабее, так не пытайся с ним сравняться и останься человеком. Хотя бы ради Ее Величества и в память об отце.
3
– Ваше пристрастие к неожиданностям меня доконает, – Сильвестр с укоризной взглянул на развалившегося в кресле Рокэ, – неужели нельзя было сказать про письма? Я уж не говорю о том, что по горячему следу можно было выяснить, кто их написал. При всей моей любви к Ариго они не столь безмозглы, чтоб оставлять в доме такую улику.
– Они и не оставляли. – Рокэ отхлебнул вина.
– То есть? – подался вперед кардинал.
– Письма написал я, – сообщил Рокэ Алва. – Это было нетрудно. Свой почерк я знаю. Ваш, слава Леворукому, тоже…
Кардинал промолчал, разглядывая смаковавшего вино красавца в черно-белой перевязи. Какой регент, раздери его закатные твари, какой изумительный регент, а еще лучше – король! Но нацепить на упрямца корону потруднее, чем содрать ее с Фердинанда.
– Вижу, Ваше Высокопреосвященство, вы несколько удивлены, – Рокэ поставил бокал на инкрустированный столик. – Прошу, однако, заметить – я не произнес ни одного лживого слова.
– О да, – кивнул кардинал, – вы предоставили делать выводы другим. Надо полагать, вы узнали об открытом листе от Авнира?
– О нет, – покачал головой Алва. – Епископ не сказал ничего интересного. Назовем кошку кошкой, покойник был удивительно глуп… Килеан, впрочем, тоже, но, будь у него на руках эта бумажка, он не преминул бы ею потрясти. Нет, тогда ее не было, письмо сочинили задним числом.
– Я так и подумал, но меня смутил заготовленный вами ответ.
– Ваше Высокопреосвященство, вы не играете в карты, – укоризненно сказал Алва, – а Килеан играет, а когда проигрывает, начинает плутовать. Конечно, можно за ним следить и попытаться схватить за руку, но это скучно и ненадежно. Куда проще в нужный момент подменить колоду, но вряд ли вас интересуют подобные тонкости.
– Ну, отчего же, – кардинал пригубил шадди. Вторая чашка за день! Пора остановиться, хотя сегодня можно себя и побаловать. Как-никак Штанцлер напоролся на то, за что боролся. – Итак, вы и Август, не сговариваясь, занялись подделкой моих приказов. Очаровательно!
– Ваше Высокопреосвященство, – Алва взял у кардинала чашку, посмотрел на ароматную жидкость и выплеснул в камин, – во-первых, вам следует пережить господина кансилльера, а он, насколько мне известно, пьет не шадди, а травяные настойки. А во-вторых, вы сами сказали, что Ариго не настолько глупы, чтобы оставлять улики, вот и пришлось сделать это за них. Можете считать меня Приддом, если Ги и Килеан не знали о том, что затевается. Что, кстати говоря, они поют?
– Ги – ничего, Иорам твердит о подметном письме и кается, Людвиг тоже кается. В доверчивости. Клянется искупить.
– Как бы то ни было, – зевнул Алва, – мы наполовину от них избавились, хотя мне следовало их убить. Был такой удобный случай. Я вам говорил, что Леонард дрянной генерал?
– Нет, я сам догадался, – заметил Сильвестр, – он же Манрик. Ничего, охранять короля – не по Варасте носиться. Надеюсь, новый капитан не влюбится в Катарину Ариго?
– Не думаю, он же – Манрик, сын и брат Манриков, а они любят только себя и свои должности. Страсть к несчастным дамам не по ним, а уж к даме из дома Ариго тем более.
– Что ж, значит, дама станет еще несчастнее. Кто примет гвардию? Эмиль Савиньяк?
– Разумеется, но ему лучше стать маршалом.
– Значит, станет. Оба станут. Первый маршал Талига не возражает, чтобы комендант Олларии стал маршалом и командующим новой, резервной армией?
– Не возражает, если это Лионель. Ваше Высокопреосвященство, я не тессорий, но где вы возьмете деньги? В этом году варастийского хлеба будет мало, а после недавнего праздничка иноземные купцы трижды подумают, прежде чем везти товары в Талиг.
– Да, разгром складов не случаен. Толпу подзуживали люди, которые потом исчезли… Человека, что был приставлен к Авниру, выловили из Данара.
– Не думаю, чтобы покойный догадывался о вашей заботе…
– Я тоже не думаю. Рокэ, с какой это радости вы заговорили о деньгах? Это мое дело, но резервная армия будет создана.
– А война?
– Будет армия, будет и война.
– Гаунау, Гайифа или прихвостни?
– А кто вам нравится больше?
– Гайифа. Мечтаю пройти по стопам Алонсо, но сейчас нам не до большой войны.
– Нам нужно три года, и они у нас есть. После Сагранны даже Хайнрих притих – отправляться вслед за Лисом никому не хочется.
– Значит, нас ждет мир, – красивое лицо скривилось, словно Рокэ смотрел на что-то донельзя отвратительное, – и помоги нам Леворукий его пережить, а с войной мы как-нибудь справимся.
Он прав: ни Гайифа, ни Дриксен не рискнут схватиться открыто, вместо пушек в ход пойдут кинжалы. Значит, будем рубить руки, которые эти кинжалы возьмут или могут взять, и откладывать не стоит – имперские подсылы и их приятели ждать не будут. Его Высокопреосвященство улыбнулся.
– Кстати, Рокэ, не хочу вам ничего советовать, но после сегодняшнего Совета ваша связь с королевой будет выглядеть несколько своеобразно.
– Не более своеобразно, чем я сам.
– Тут мне нечего возразить. – У Рокэ впрямь премилая привычка дразнить все, что движется, начиная от гусей и кончая слонами. Не его вина, что в Кэртиане нет драконов, если бы они были, он бы и с ними сцепился. – Никогда не понимал потребности в чужой ненависти…
– Ну, – Алва пожал плечами, – вы и в винах не очень хорошо разбираетесь. Впрочем, все честные люди великой Талигойи ненавидят вас еще больше, чем меня, хотя вы не насилуете и без того угнетенную добродетель. Кстати, добродетель во время насилия громко пищит и просит еще…
– Королева не слишком откровенна на исповеди.
