Твою кавалерию, надо забыть о синей смерти и писать так, словно все в порядке. Улик внук не оставил, а ночной кошмар и лживый голос не доводы…
«… Твою кавалерию, сколько можно валяться?! А ну поднимайся и живо ко мне, в Тарнику, касеру пить, лентяй эдакий. У меня новая дайта, вылитая Myпа, но пока без имени. Жду. М»
Два письма были готовы, и Матильда взялась за третье. Оно вышло подлиннее.
«… Ваше Высокопреосвященство, я обращаюсь к вам не как к лицу духовному, а как к другу моего друга. Мы больше не увидимся, и я не стану говорить вам, куда направляюсь. Вы все поймете сами, но я не найду себе покоя, зная, где оставляю дорогих мне людей. Герцог Эпинэ слишком благороден, чтобы уцелеть, а Ричард Окделл доверчив и неопытен. Я прошу вас о них позаботиться.
Матильда Алати».
Они больше не встретятся, незачем. Эпинэ останется с сюзереном, а она будет спаивать крыса и надеяться на Левия. Знал бы Робер, кем он был для нее на самом деле, был и остался, несмотря на всех доезжачих и кардиналов… И всего-то одна ночь, а не забыть.
«P. S. Моя последняя просьба касается моего внука. Я посылаю вам алую ройю. Пусть орден Славы примет ее как вклад за спасение души Алъдо Ракана. Это все, чем я могу ему помочь».
Чернильница закрылась без вывертов, звонко и весело щелкнув крышкой. Красивая игрушка на красивом столе. Кедровые гирлянды, улыбающиеся лица, пчелки, бабочки, оленята… Тот, кто заказал краснодеревщикам все это великолепие, кусаться и царапаться не любил и не умел, за что и поплатился. Хотела бы она, чтоб Альдо вырос травоядным? Чего она вообще хотела?
В приемной пахло касерой и чесноком. Дуглас развалился в малиновом кресле, Лаци и сержант-южанин стояли у окна, смотрели в зимний парк. Снег так и не пошел, на серых ветках бурыми шишками торчали птицы.
— Тебя зовут Дювье?
— Да, Ваше Высочество. — Какая славная физиономия, немного похож на Ферека, только старше.
— Это письмо отдашь Роберу, и вот еще что…
— Да, Ваше Высочество?
— Ты обедал?
— Обедал.
— Тогда отправляйся, а то в самом деле стемнеет.
— Будьте здоровы, Ваше Высочество.
— Буду. — Камень и письмо Левию остались в руке. Смеркалось, на замерзшие яблони наползали полные снега тучи. Почему она отказалась от помощи единственного друга? Да потому что дура старая!
— Дуглас, я должна тебе сказать одну вещь. Лаци, ты куда? Тебя это тоже касается!
— Что-то случилось? — Темплтон вскочил и замер, словно сделавшая стойку дайта. — С Робером?!
— Эпинэ пришел в себя, с ним все в порядке. — Какая серая зима, все как пеплом засыпано. — Лаци, я решила. Утром мы возвращаемся в Сакаци. Дуглас, ты нас проводишь?
4
— Ты не рано встал с постели? — задал сакраментальный вопрос сюзерен. — Выглядишь, прямо скажем, не блестяще. Садись. Да не туда, в мое кресло, оно глубже.
— Я не рано встал, а поздно. — Лучше кресла сейчас только кровать. — Я про Удо…
— Мерзкая история, — нахмурился Альдо, — от начала до конца. Мы с Диконом успели за упокой выпить, а он, оказывается, просто удрал.
— Как удрал? — Кабинет Его Величества начал медленно раскачиваться. — Кто?
— Да Удо же! — Альдо досадливо махнул рукой. — Хотя ты же ничего не знаешь!
— Я знаю, что он оказался Сузой-Музой…
— Именно. И я, дурак такой, решил, что он поразвлечься решил. Это Борн-то! Ты есть хочешь?
— Скорее, выпить, — признался Робер. — Шадди у тебя варят?
— Сварят, куда денутся. — Альдо звонить не стал, а рывком распахнул белую с золотом дверь. — Шадди и горячего вина! Обед через час в Полуденной столовой… Так вот, Poбep, я был зол, как все закатные кошки. Мало мне олларовской дряни, так друг, с которым сорок пар сапог истоптал, из тебя шута делает. Как я Сузу-Музу не придушил, сам не знаю…
— Он признался?
— В шутках — да, в том, что хотел тебя убить, — нет.
— Он не хотел. — Потолок опустился и теперь медленно кружился над самой головой. — Салиган врет!
— Ты знаешь про Салигана? — переспросил сюзерен. — Откуда?
— У меня был Карваль. — И выставленный из столицы теньент Грейндж, но про него промолчим. — А разве это тайна?
— От тебя — нет. Постой…
Закатные гимнеты в алых туниках внесли вино. Разве анаксам прислуживали воины? Хотя не все ли равно.
— Пей, — Альдо подал своему маршалу дымящийся кубок, — а шадди подождешь, его в буфетной не держат. Я эту отраву в рот не беру, не мориск.
— Я тоже, — в первый раз после Сакаци Робер с Альдо был полностью откровенен, — но от него голова меньше болит.
— Понятно. Из Салигана мы вытрясем все, что он знает, если знает. Он не эорий, если что, отправится к палачу… С Удо сложней, его кто-то вынудил сыграть в Сузу-Музу. Чем, не знаю, но заставил, и бедняга играл…
— Что он говорил? — Это вино, обычное вино, а кажется, в темном стекле горит свеча. — Прости, голова кружится.
— Сейчас вызову гимнетов и отправлю тебя домой.
— Не нужно. В чем признался Борн?
— В том, что розыгрыши — его рук дело. Дескать, он хотел меня остановить, а так я бы слушать не стал…
— Он прав. — Робер отставил наполовину заполненный огнем кубок. — Ты слушаешь только себя.
— И потому мы сейчас в Ракане, а не в Сакаци. — Альдо весело подмигнул и вновь нахмурился. — Хотя в чем-то ты прав. С Борном я наделал дел, но уж больно он меня взбесил, а тут еще Матильда с Левием явились. Короче, прогнал я Сузу-Музу с глаз долой, а Дику за какими-то кошками велел взять солдат и проводить его до Барсины. Потом представил, какую рожу скорчит Матильда, и решил дать им попрощаться, тут все и началось…
Сюзерен замолчал. Он ждал вопроса, и Робер спросил:
— Что началось?
— Если б я знал. — Альдо взял вино и тотчас поставил на стол, словно обжегся. — Похоже, я становлюсь трусом, всюду отрава чудится.
— Дай мне, — протянул руку Робер, — я попробую.
— Обойдешься, — отрезал Альдо. — Ты мне нужен, и ты мой друг. Отравишься, с кем я останусь? С Диконом? Так он щенок щенком, только ушами не трясет.
— А зачем было его цивильным комендантом ставить?
— На всех должностях, — голос Альдо зазвенел, — слышишь, на всех важнейших должностях у меня будут эории. Дикон вырастет, а пока пускай Нокс отдувается. Кстати, давно хотел сказать. Запиши мне песню, которую пел на коронации.
— Попробую, — вопрос застал Робера врасплох, — но… Сам не пойму, как вспомнилось, день такой был, особенный…
