3
У святого Адриана был вид заправского вояки и сердцееда. Такой мог сбежать с чужой женой и прорубиться сквозь полчища варваров, но податься в клирики? Что с ним случилось? Раскаялся? Увидел чудо и уверовал? Или Чезаре бросил очередной вызов судьбе и анаксу?
Темноглазый красавец с алым львом на груди второе тысячелетие хранил свою тайну. Адриан ворвался к Эсперадору с мечом и положил его к ногам святого отца. Раскаявшийся распутник, он прожил без малого две сотни лет и исчез ясной осенней ночью, оставив россыпь серебряных звезд и неоконченный трактат, по слухам, едва не расколовший молодую церковь.
— Это не каноническое изображение. — Кардинал Левий закончил колдовать над очередной порцией шадди и с довольным видом разливал дело рук своих по чашкам. — Собственно говоря, это вообще не икона, а копия с прижизненного портрета. Диамни Коро изобразил Чезаре сразу после возвращения. Кстати, вы знаете, зачем он вернулся?
— Ему было видение, — шадди обещал ясную голову и бессонную ночь, — по крайней мере, так меня учили.
— Чезаре Марикьяре примчался в Гальтару и полез в катакомбы, потому что не верил в виновность своего друга Ринальди Ракана. — Тонкие ноздри Левия вбирали горьковатый аромат. — Слишком много корицы, прошу меня извинить…
— Ваше Высокопреосвященство, — кардинал не хочет отвечать, но Первому маршалу нужен ответ, причем немедленно, — вы поможете моей сестре или… мне придется рассчитывать на себя?
— Разумеется, Катарина Оллар получит убежище. — Левий казался несколько раздосадованным. — Но, между нами, ваша кузина могла обойтись без посредников.
— Она не видела вас в Багерлее, — напомнил Эпинэ. — И потом, как бы она до вас добралась?
— Не слишком крепко? — Левий обещал помочь, и Левий поможет, но говорить о Катари он не расположен. — Я забыл спросить вас о самочувствии.
— Все в порядке, — не стал вдаваться в подробности Робер, — я здоров.
— А выглядите неважно. Даже не знаю, огорчать вас или подождать, пока это сделают другие.
— Предпочту огорчение из ваших рук. — Эпинэ поставил чашку на стол. — Его, по крайней мере, можно запить шадди.
— Извольте. Да будет вам известно, что Ее Высочество нас покинула.
— В… в каком смысле покинула? — Он думал о Мэллит, об Удо, о Рокэ, о ком угодно, но не о Матильде.
— В обычном. — Голос клирика звучал ровно, но Левий был расстроен. — Села на любимого коня и исчезла. Вместе с доезжачим и виконтом Темплтоном.
Значит, уже уехала… «Храни тебя хоть Создатель, хоть Леворукий, только живи. Матильда». Это тебя храни… Будь счастлива со своим Лаци, пей касеру, прыгай через огонь и забывай, забывай, забывай… Ты сможешь забыть, ты не убивала.
— Вы увидели призрак, — участливо осведомился кардинал, — или только собираетесь?
Если гоганы правы, Матильда и Дуглас уцелеют, им не придется платить по чужим счетам.
— Я получил от принцессы письмо, — выдавил из себя Робер, — очень странное.
— Принцесса не могла писать открыто, — зло улыбнулся кардинал, — и у нее не было возможности прогуляться с вами по парку. Между прочим, Ее Высочество просила меня позаботиться о вас, хотя вы сами о ком угодно позаботитесь, одна Дора чего стоит. Не ожидал от вас такой решительности.
— Я сам от себя не ожидал, — пробормотал Робер.
— Вот как? — Левий впервые за сегодняшний день поправил своего голубя. — Знаете ли вы, что гайифский посол никоим образом не был удивлен вашими действиями? Надо полагать, его вы поразили раньше.
— Посол мне льстит. — А ведь гайифец и впрямь держится иначе, чем в начале их знакомства. — Ваше Высокопреосвященство, как вы относитесь к нарушенным клятвам?
Кардинал поставил чашку:
— Вы собираетесь последовать примеру Ее Высочества?
— Нет, — покачал головой Эпинэ, — не сейчас… Я слышал, что есть клятвы, которые стережет не честь, а смерть.
— Есть народы, которые верят в подобное. — Плечи клирика обмякли, он ожидал разговора об измене, а не о суевериях. — Бергеры, гоганы, хол-тийцы… Вам, видимо, сказали о смертных клятвах в Сагранне?
— Адгемар погиб. — Эпинэ торопливо глотнул шадди, прячась за сладкую горечь и мертвого казара. Его Высокопреосвященство поправил сбившуюся скатерть.
— Я слышал о том, как вас оправдала пуля. Окажись пистолет в другой руке, я б задумался, но Рокэ Алва стреляет без промаха. Вы ему что-то обещали, не так ли?
Не тогда и не ему, а себе, но поклясться легче, чем сдержать клятву.
— Ваше Преосвященство, куда уехала Матильда?
— Домой, — медленно проговорил кардинал, — но Его Величеству знать об этом не обязательно.
Альдо догадается, но что он предпримет? Закроет глаза или пошлет погоню? И, во имя Астрапа, что с Удо?!
— Я правильно понял, они уехали втроем?
— Вне всякого сомнения. — Левий не колебался ни секунды. Матильда была с кардиналом откровенна, но не настолько, чтоб сказать про Борна.
— Ее Высочество очень расстроило мое письмо?
— Скорее, оно послужило последней каплей, а вот это письмо, без сомнения, весьма расстроит Его Величество. — Кардинал поднял какой-то листок и протянул собеседнику. — Зло, но хлестко. Горожане будут в восторге. Хотите еще шадди?
— Да. — Каллиграфический почерк, роскошная бумага, знакомый, навязчивый ритм…
«Погляди вокруг, кругом
Тараканы.
Плохо, если лезут в дом
Тараканы.
Так прихлопни башмаком
Та-Ракана.
На столе и под столом
Тараканы.
Хлеб куснешь, а в нем комком
Тараканы.
Так прихлопни башмаком
Та-Ракана.
Зашуршат под помелом
Тараканы.
Захрустят под каблуком
Тараканы.
Так прихлопни башмаком
Та-Ракана.
Сия старинная песня переведена мною с гальтарского во имя общего блага. Древние полагали, она способствует изгнанию из жилища тараканов и прочих докучливых гостей, для чего надлежит ее исполнять четырежды в день, сопровождая пение решительными действиями.
Создатель, храни Талиг и его законного короля!
Суза-Муза-Лаперуза, граф Медуза из Путеллы.
400 год К. С. 10-й день З. С.»
— Прочли? — Левий пошевелил свою посудину, утверждая ее в раскаленном песке. По лицу кардинала было трудно что-то понять, но Роберу показалось, что клирик доволен.
— Прочел. — Удо жив, на свободе и не собирается сдаваться, но тогда где он? Неужели у Левия? — Откуда оно?
— Из храма Создателя Милосердного, — охотно сообщил кардинал. — Было в ящике для просьб о поминовении. Не думаю, чтобы граф Медуза ограничился единственным посланием.
