Гаснет мир. Сияет вечер.
Паруса. Шумят леса.
Человеческие речи,
Ангельские голоса.
Человеческое горе,
Ангельское торжество…
Только звезды. Только море.
Только. Больше ничего.
Без числа, сияют свечи.
Слаще мгла. Колокола.
Черным бархатом на плечи
Вечность звездная легла.
Тише… Это жизнь уходит,
Все любя и все губя.
Слышишь? Это ночь уводит
В вечность звездную тебя.
Георгий Иванов
Мы погибли бы, если б не погибали…
Фемистокл
Время — камни собирать.
Время — быть, а не казаться.
Всё, что можешь ты сказать,
Не откладывай на завтра.
Разделение людей,
Непрощенные обиды,
Разделение идей,
Монолитных только с виду.
Отводить не смей глаза
От всесильного мерзавца.
Всё, что можешь ты сказать,
Не откладывай на завтра.
Год Дракона — трудный год,
Время зрячих и незрячих.
Кто-то камни соберет
И за пазуху их спрячет.
Что нам век сулит опять? —
Крик погрома? Грохот залпа?
Всё, что должен ты сказать,
Не откладывай на завтра.
Александр Городницкий
Автор благодарит за оказанную помощь Александра Бурдакова, Олега Вертинского, Марину Ивановскую, Даниила Мелинца (Rodent), Кирилла Назаренко, Юрия Нерсесова, Ирину Погребецкую (Ira66), Анну Полянскую (Lliothar), Михаила Черниховского, Татьяну Щапову.
Пролог
Агарис
400 год К.С. 1-й день Весенних Скал
1
Волны помнят. Ветер, тот забывает, Молния ударит и простит — пепел уже невиновен, вчерашний день канул в Закат, Скалам довольно знания, а Волны помнят и ждут. Долго ждут, то играя, то плача. Песня Волн — песня памяти, песня времени, песня жизни. Кто сказал — «изменчив как волна»? Кто решил, что сила есть твердость, мудрость — покой, прощение — благо? Волны бьются в берега, крича о минувшем.
Скалы молчат. Скалы стоят. Скалы рушатся. Волны вечны, тысячелетия для них значат мало, века — ничего. Скалам неведома мудрость бега, им ведом покой. Ветер не думает, он лишь дышит. Молнии не плачут, никогда не плачут, а кто не плачет, тот не поет, не любит, не ненавидит…
Рассвет. Первый рассвет весны. Солнце высветило горизонт на востоке, но само еще не показалось. Андиевы шторма уже три дня как улеглись. Море стало спокойным и дружелюбным, радуя людей берега, а те уже проснулись и торопятся к своим лодкам. Они думают о ветре, о рыбе, что ходит в глубинах, и о наживе. Слепцы, они ничего не чувствуют и боятся не полдня, а полуночи. Они живы морем, они принадлежат морю, но сами даже не пена по краю прибоя. Люди слепы и глухи, это Волны знают, не видя, а Скалы ждут, всегда ждут… Пестрые скалы у маленькой деревушки, примостившейся рядом с великим Агарисом; им осталось недолго ждать, совсем недолго.
Утренняя суета на берегу. Кто-то споро управляется с сетями, кто-то сталкивает в воду лодки, догоняя отлив. Молодой рыбак обнимает жену, двое постарше ссорятся, а самые расторопные, торопясь на утренний лов, уже выходят из бухты. Солнце выныривает из волн красным спрутом, пенные гребни становятся розовыми. Все как всегда… Нет! Уже вышедшие в море суденышки торопливо поворачивают; суматошно взмахивая веслами, они бросаются к отмелям в стороне от деревни.
Только что отплывшие рыбаки, ничего не понимая, тревожно переглядываются, поднимают весла; лодки замирают посреди розовеющей воды черными пятнами. На берегу кричат и размахивают руками, заходятся плачем чайки, вторя им, ошалело лает и носится вдоль кромки воды черная собачонка. Что-то грядет — теперь это чуют все.
Тянутся минуты. Свет стекает вниз по склонам, выметая тени. Замолкают люди, но птицы кричат все громче, и собачонка не унимается, а вот и они!.. Одно— и двухмачтовики с узкими обводами и сильно наклоненными вперед форштевнями заполоняют горизонт, врываются в рыбачью бухту, несутся к берегу. Скалятся клыкастые пасти, грозят хищные клювы, раздувают ноздри змеезубые морские кони. Корсарские фациески! В хорне от Агариса…
Вода кипит под чужими веслами, еще немного, и мориски достигнут деревни. Рыбаки кидаются прочь, криками поднимая на ноги округу. Бежать, спасаться, прятать семьи… С шумом, с плачем, с проклятиями люди выскакивают из домов, бросая нажитое годами добро. Скорее! Прочь от негаданной, невозможной беды. Зря — цепочки темных фигур заступают путь, оттесняя беглецов назад, к жалким беззащитным домишкам, а фациески с лошадиными, соколиными, кошачьими головами на форштевнях с хрустом и шорохом выбрасываются на прибрежную гальку. Переваливаясь через борта, на берег сыплются десятки, сотни двуногих зверей. В широких темных рубахах, с обвязанными головами, с кривыми широкими саблями и короткоствольными мушкетами… Они всесильны, они могут творить все, что вздумают, но даже не смотрят на скованную ужасом добычу. Быстро и деловито пришельцы собираются у своих кораблей. Кричат чайки, шипит в гальке морская пена…
Понятный лишь морискам сигнал, и пестрый поток устремляется прочь от деревни. Мимо бесценных для рыбаков сетей, распахнутых дверей, растрепанных перепуганных женщин. Идут быстро, почти бегут. Отстающих подгоняют вожаки, их головы повязаны алым, сабли обнажены. Короткие резкие окрики не дают засмотреться на плохо прикрытые груди, вырвать из судорожно сжатых рук узел с пожитками, заскочить в подвернувшийся по дороге дом.
Несколько бесконечных минут, и корсары исчезают за апельсиновой рощей. Остается охрана у судов, остается цепь «сторожей» на берегу. Они никого не трогают. Переговариваются на своем языке, поглядывая то в сторону Агариса, то на свои фациески. И еще они смеются. Смех, равнодушие, чужие клинки. Неопределенность. Страх.
Широкоплечий пожилой мориск в алой безрукавке поверх рубахи не спеша подходит к растерянным рыбакам. Смотрит не на женщин — на мужчин. Выбирает. Кто-то вжимает голову в плечи, кто-то отодвигается, норовя укрыться за соседской спиной, но двое вскидывают головы.
— Вы! Объясните медузам. — Знакомые слова, на загорелом лице что-то похожее на улыбку… На усмешку обнявшей форштевень крылатой кошки. — Надо сидеть тихо. Вы не нужны… В этот раз — нет.
