— Это улучшит наше положение. — Бергерский корпус и Ойген во главе… Это скала, тем более на пути дриксов.
— Вот о положении и поспорим. С остальными я уже говорил, только вы с Райнштайнером и остались. — Маршал потянулся за яблоком, но передумал и уставился в карту. Начинать он не спешил, уж не потому ли, что знал: перед ним сидит тот, кто его сменит? Сейчас еще подчиненный, но любой промах, болезнь или просто решение регента — и генерал Ариго принимает армию, а маршал фок Варзов отправляется на покой. Бродить по пустому дому и ждать вестей с уже не своей войны.
Сидеть и смотреть на склоненную седую голову становилось все тяжелее. Попросить карту или воды? Нет, это может показаться… Неважно чем! Ты сам отказался от разговора, когда старик спросил про сестру, теперь молчи.
И Жермон молчал, мысленно загоняя себя в начинающуюся кампанию. Это было необходимо, и это помогало чувствовать себя генералом, а не интриганом и неблагодарной скотиной.
3
К наступлению Бруно готовился не менее тщательно, чем фок Варзов — к обороне. По прикидкам и разрозненным подсчетам, стянутые в Лёйне и Лауссхен силы почти в полтора раза превосходили Западную армию. «Фульгаты» доносили про заложенные в Лауссхен большие магазины и собранный там осадный парк, а в начале лета к фельдмаршалу могли подойти резервы. Если кесарь решит, что дело того стоит, и если позволят Альмейда, Савиньяк и бергеры. Жермон надеялся и на флот, и на то, что это не гаунау свяжут горцев, а горцы повиснут на Хайнрихе, не пуская его на помощь Дриксен, но армия Бруно была хороша и сама по себе. Без резервов и союзников. Почти девяносто тысяч человек, больше трети — конница, и никаких новобранцев. Опытные солдаты, опытные офицеры и очень, очень опытный и умный командующий, почуявший наконец возможность расквитаться за свои и чужие поражения…
— Я подписал приказ, — внезапно сказал фок Варзов, и Жермон от неожиданности вздрогнул. — Если я по той или иной причине не смогу исполнять свои обязанности, командование примешь ты. Дальше решать регенту, но свое мнение я написал.
Регент уже решил, но еще не приказал, иначе Вольфганг сказал бы по-другому. Хотя зачем приказывать, если можно просто усомниться в старом товарище, и тогда он сам…
— Я не справлюсь с армией, — твердо сказал Ариго, — тем более сейчас.
— Давенпорт с Вейзелем не справятся еще больше, — отрезал маршал, — Райнштайнер слишком… для особых поручений, а старший Ластерхавт дальше чужого приказа ничего не видит.
— Я не справлюсь, — почти проорал Жермон, — и не думайте…
— Мы уже не думали, — фок Варзов с горечью махнул рукой, — вот и попали. Да не бесись ты, я завтра умирать не собираюсь, но меры принять обязан. Франциск зря, по-твоему, расписал наследников вплоть до Савиньяков и дальше? При живом сыне и отличном пасынке. Лучше так, чем как Сильвестр. Сам в Закат, и все туда же…
Рука маршала сжала яблоко и замерла. Все-таки это сердце, потому и кардинала вспомнил.
— Подошел обоз с улаппским барахлом, — больше о смене маршал говорить не желал, — Рафиано снова выручил. У старого болтуна золото прямо с губ падает…
— Да, — подтвердил Жермон, потому что надо было хоть что-то подтвердить, — экстерриор очень помогает. И с оружием, и с фуражом.
Они говорили о Рафиано, об улаппских и ардорских закупках, о введенных указом регента чрезвычайных налогах, об эйнрехтской грызне. Говорили торопясь и не очень толково, потому что военные никогда не поймут купцов, дипломатов, сановников, а если поймут, то их следует называть иначе. Не генералами и не маршалами, а проэмперадорами, регентами, королями…
Они говорили обо всем, но означало это одно. Случись что, маршал Запада Вольфганг фок Варзов отдаст армию и войну генералу Ариго, и тот их примет.
Глава 9
Оллария
400 год К.С. 12-й день Весенних Ветров
1
Эр Август хранил полное спокойствие, это Дик был вне себя и не считал нужным скрывать возмущение. Глупость и подлость отвратительны сами по себе, но когда они обретают лица тех, кого считаешь друзьями, это невыносимо.
— Я буду говорить с регентским советом! — крикнул Ричард склонившемуся над книгой Штанцлеру. — Если не поможет, потребую аудиенции у ее величества. Или они возьмут назад эту подлость, или я выхожу из совета! Я не собираюсь идти на поводу у трусости и упрямства….
— Я не раз слышал упреки в трусости в свой адрес. — Бывший кансилльер поднял голову и внимательно посмотрел на Дика. — Особенно после восстания Эгмонта. Тогда они меня оскорбляли. Тогда я был моложе на целую вечность…
Старик и сейчас оскорблен. Святой Алан, да кто бы на его месте был не оскорблен, получив предписание оставаться под покровительством герцога Окделла и до особых распоряжений не покидать его резиденции?! Другое дело, что бывший кансилльер скорее умрет, чем признается, как ему тяжело. К счастью, у Ричарда имелись собственные глаза.
— Оскорблять вас то же, что оскорбить меня! — отрезал Дикон. — Нет, больше — моего отца. Скоро они это поймут…
— Спасибо, мой мальчик. — Штанцлер подозрительно торопливо откинулся на спинку кресла. Лицо оказалось в тени, но слезу на щеке Дик заметить успел. — Только никогда не равняй меня с Эгмонтом. Даже с Морисом Эпинэ и его несчастными сыновьями не равняй. Это были гиганты, а я только человек… Я боялся, Дикон. Тогда боялся и сейчас боюсь. Я не воин и очень плохо переношу боль. Случись со мной то же, что с тобой, я бы месяц не мог встать с постели, не то что кого-то защищать. Что поделать, я — сын своего отца, как ты — своего. Этим все сказано…
— Я спорил с Альдо, — совершенно не к месту признался Ричард. — Вы имеете право на титул графа Гонта. Вы, и никто другой!
— Твой коронованный друг, судя по всему, с тобой не согласился. — Штанцлер вымученно улыбнулся. — Я его понимаю… Альдо Ракан был так молод… Он любил блеск и отвагу, а я не мог похвастаться ни первым, ни вторым: четыреста лет в шкуре мещанина не отбросить. Слуги рисковали головой ради наследника Гонтов, но спасли они будущих шляпников… Когда я это понял, то оставил попытки получить то, чего не сто́ю.
Если на кровных линарцах поколение за поколением пахать и возить воду, они превратятся в крестьянских кляч. С кровью Гонтов случилось то же. Нет, Дикон, если кто и был достоин поднять знамя Рутгерта, то это Карл Борн! Его решимость не поколебал даже маршал Савиньяк… Немногие способны принести в жертву отечеству не только себя и свою семью, не только честь хозяина дома, но и жизнь друга. Карл на это пошел… К несчастью для нас всех, для Талигойи, хотя откуда он мог знать? Прости, в мои годы начинаешь жить прошлым, особенно если оно пожрало тех, кто был достоин жить и… носить корону.
— Эр Август, кого мой отец… — Нет, об этом нельзя спрашивать сейчас, когда сюзерен еще не обрел последнего пристанища в усыпальнице Раканов!..
— Ты что-то сказал? — Штанцлер устало потер лоб. — Еще раз прости. Молодым нужно не чужое прошлое, а собственное будущее. Мы, старики, об этом то и дело забываем.
