— Излом, — невесело пошутил Жермон, — и убийство Джастина Придда.
— Второе само по себе не так важно, как первое. — Шутки Райнштайнер, разумеется, не заметил. — К сожалению, во время бури любая недобросовестность или ошибка может оказаться роковой. О заведомо причиненном вреде я считаю лишним даже упоминать. То, что мы вынуждены начинать войну в меньшинстве и без герцога Алва, является следствием многих обстоятельств. Свое место среди них занимает и убийство графа Васспарда. Все вместе при желании можно назвать судьбой и перестать думать, а можно расплести судьбу на отдельные нити и дать объяснение каждой.
— Легче тебе от этого будет? — Дурное настроение упорно требовало выхода, хотя Ойген за регента не отвечал. И за опасения самого Жермона тоже. Бруно и в самом деле упряжку менять поздно. Как и фок Варзов… Закатные твари, ну зачем только Рудольф завел тот разговор?!
— Ты не в порядке, — сделал открытие бергер, — и я хотел бы знать почему.
— Не знаю!
— Это не ответ. Здоровый человек без причины не находится в дурном настроении. Это противоестественно. Ты либо не хочешь говорить, тогда я готов уважать твои чувства, либо не хочешь думать о том, что тебя тревожит. В последнем случае ты не прав… Постой, эти молодые люди требуют внимания…
Молодые люди, то есть Арно и пара молодых Катершванцев, оживленно беседовали. Генералов они не замечали, как сам Жермон пару минут назад не замечал тех, мимо кого шел. Зато Райнштайнер не только видел за двоих, но и слышал.
— Теньент Сэ, — вопросил свою жертву барон, — вы упомянули полковника Придда. Что это значит?
— Господин генерал, — не растерялся Арно, — мы с товарищами вспоминали однокорытников по Лаик. Мы не виделись около двух лет…
— Ойген, — счел нужным вмешаться Жермон, — они не будут драться.
— Не сомневаюсь. Теньент, надеюсь, вы сообщили своим друзьям, что дуэль во время кампании указом регента приравнена к дезертирству?
— Именно об этом мы и говорили. Как вы только что слышали, лично для меня господина Придда не существует.
Оказывается, это равнодушие вопиет на всех углах. Впрочем, дуэли не будет, а после войны обормоты как-нибудь разберутся. Если уцелеют.
— Господа Катершванц, оставьте нас, — велел Райнштайнер, и Жермону стало тоскливо и неприятно, как в юности.
Генерал не любил присутствовать при раздаче подзатыльников, даже самых справедливых, да и привести Арно в чувство при помощи нотаций представлялось маловероятным.
— Теньент, — скучным голосом начал бергер, — вы желаете выглядеть в глазах друзей неприятным, неумным и слабым?
Арно вскинул голову. Кулаки мальчишки сжались, и генералу показалось, что время-таки бросилось вспять и это он, Жермон Тизо, лихорадочно ищет ответ.
— Теньент, — голубой лед отразил бешеный взгляд Арно так же, как шпага барона отражала атаки Вальдеса, — я жду ответа.
— Нет, господин генерал!
— В таком случае не начинайте разговор с обретенными после долгой разлуки друзьями с жалоб, а то, что я слышал, было именно жалобой, даже если вы не отдаете себе в этом отчета. Господин Ариго, сколько раз полковник Придд упоминал теньента Сэ? Я имею в виду разговоры, начатые господином Приддом.
— Ни разу.
— Каждый разумный человек сделает вывод, что полковник Придд для вас достаточно важен, а вы для него — нет. Второй вывод может оказаться для вас еще менее лестным: вы смелы, потому что вас не замечают, и вы разговорчивы, потому что обижены. Горы молчаливы, а мухи не могут не жужжать, но это не повод уподобляться последним. Можете идти.
На то, чтобы отдать честь, повернуться и уйти, а не просто удрать, Арно хватило. С одной стороны, так и надо. С другой — жаль, но не утешать же… Ничего, Бруно всех помирит, а шляпы, если что, хватит и на троих.
— Теперь ты улыбаешься, — не преминул отметить Ойген. — Чему?
— Думаю, что бы ты сказал двадцать лет назад мне. Я только и делал, что петушился.
— В юности я также бывал несдержан, — торжественно объявил барон. — Вряд ли я стал бы тебе хорошим советчиком. Не исключаю, что у нас произошла бы дуэль.
— И фок Варзов пришлось бы искать другого преемника, — помянул-таки гвоздь в собственном сапоге Жермон. — Я всегда считал себя приличным фехтовальщиком, но до вас с Бешеным мне как до Холты.
— До Холты можно доехать за два с половиной месяца, — заметил бергер. — Чтобы сравняться с вице-адмиралом Вальдесом, тебе потребуется значительно больше времени — и то при условии постоянной работы.
— Ты будешь смеяться, — признался Жермон, — но я так и делаю. Понимаю, что для генерала перед войной это не самое необходимое дело, но рука к эфесу так и тянется, а все из-за вас. Пойми меня правильно, я не завидую, я понять хочу, что вы с Бешеным творили. И ведь был момент, когда я почти разобрался, вот и пытаюсь ощутить все заново. Только со шпагой в руке.
— Я охотно окажу тебе эту услугу. — Ойген казался удивленным. — Не понимаю, почему ты не попросил меня об этом сразу же, как я вернулся. Если ты располагаешь временем, можно начать прямо сейчас. Около твоего дома я видел вполне подходящую площадку.
Временем Жермон располагал, но подходящая площадка оказалась захвачена Ульрихом-Бертольдом Катершванцем. Барон размахивал ручищами и трамбовал землю тяжелым сапогом. Он был счастлив. Рядом с безмятежной физиономией стоял Придд и внимал.
— Ойген, — начал, понизив голос, Жермон, — я отдаю должное заслугам Ульриха-Бертольда, но…
— Можешь не продолжать, — остановил талигойца бергер, — в некоторых случаях отступление является единственным выходом.
3
Сколько офицеров мечтало привязать к своему эфесу ленту «Прекрасной Гудрун»! Удостаивались этого немногие: дочь кесаря никогда не одарила бы труса, а сердце не позволяло ей отличать врагов Фридриха; те же, кто сочетал преданность «Неистовому» с воинской доблестью, были наперечет. Руппи на подобный подарок не рассчитывал, но лента цвета штормового моря лежала на его укрытых медвежьим одеялом коленях.
— Я не могу ее принять. — Руперт поцеловал иссиня-черную шелковую полосу и вновь протянул Гудрун. Было немного жаль, но мертвый Зепп заслуживал награды больше выжившего Фельсенбурга, и к его гибели приложили руку друзья Фридриха.
— Потому что мы родичи? — усмехнулась Гудрун. — Какая глупость! Храбрость может быть в крови, но подвиг совершают сердце, разум и рука. Не думаешь же ты, что отец прислал тебе «Лебедя», потому что ты его внучатый племянник?
Этого Руппи не думал. Кесарь старался быть справедливым, а может, и был таковым, но он судит о Хексберг с чужих слов.
— Я жив, потому что погибли другие. Вот для них… Для фок Шнееталя, Бюнца, Доннера мало даже Северной Звезды,
[10]
а я не достоин ни Лебедя, ни вашей ленты.
