— Вернер и Амадеус утверждают обратное, — не согласилась принцесса, — а я им верю. И зови меня на «ты», я не желаю считать себя твоей теткой, пусть и двоюродной. Я еще не старуха, а ты уже не ребенок.
Руппи обещал матери быть сдержанным. То же он обещал и себе, понимая, что ссора с «Девой Дриксен» ни к чему хорошему не приведет.
— Хорошо, — выдавил из себя лейтенант, — я попробую.
— Попробуй, — подзадорила она. — Ты стал очень красивым, хотя для мужчины это неважно. И для меня неважно, но ты стал воином, вот что мне нравится. Никогда бы не подумала, что сын Лотты выберется из колдовского озера.
— Я не зачарованный, — попробовал отшутиться воин. — Мое дело офицерское.
— Это-то меня и удивляет. Слезы держат мужчин сильнее цепей, а кузина знает, когда их проливать. — Гудрун улыбнулась и вздернула подбородок. — Это я никогда не плачу; наверное, мне следовало родиться мужчиной, как и тетке Элизе. Она меня не переносит, потому что мы похожи, только мне нравится быть «Прекрасной Гудрун». Эти яблоки сладкие?
— Не очень.
— Неважно. — Принцесса ухватила желто-красный шар. — Твой Кальдмеер когда с ума сошел? Когда его реем стукнуло или когда в вас стреляли?
Белоснежные зубы впились в блестящую кожицу. Брызнул сок. Гостья смеялась и грызла яблоко, а Руппи думал. Быстро и четко, словно на учениях. Смерть Руперта фок Фельсенбурга была выгодна лишь Бермессеру и Хохвенде. Убийство не удалось. Олаф добрался до Эйнрехта, и кесарь его выслушал, иначе бы Гудрун здесь не было. Олаф написал своему адъютанту. Любимому внуку сестры кесаря. Будущему «брату кесаря».
[11]
Свидетелю. Письма сгорели, но об этом знает только мама. Гудрун может догадываться, что Ледяной написал в Фельсенбург, а может и знать, если за гонцами следили. Нет, тогда бы письма перехватили…
— Обиделся за своего долговязого? — Дочь кесаря отложила яблоко. — Не люблю такие… Будь или кислым, или сладким, а они… как тряпье. Не обижайся, я, как ты знаешь, врать не люблю. Кальдмеер в свое время был хорош, но ему пора на покой. На пару с Бруно, впрочем, деду следовало уйти раньше. Это кесарями остаются, даже выжив из ума, а полководцы старше пятидесяти способны только топтаться на месте и проигрывать. Фрошеры это поняли и с тех пор побеждают. Ворон стал Первым маршалом в тридцать один, у старичья хватило ума потесниться, но мы же не фрошеры! Мы не можем оскорбить заслуженных людей недоверием, а они губят кампанию за кампанией…
— Хексбергский поход погубили те, кто проглядел Альмейду. — Надо быть спокойней и равнодушней. Или не надо? Проигравшие всегда ищут виноватых, а тут и искать нечего.
— Они уже ответили, хотя откуда тебе об этом знать… Или все-таки знаешь?
— Я не знаю почти ничего, — совершенно честно признался Руппи. — Кроме того, что говорят в ставке Бруно, но сухопутчиков волнуют только их делишки.
Принцесса поправила знаменитые косы. Та, в которой не было ленты, совсем расплелась, окутав хозяйку золотыми волнами, и тут Руппи сообразил, кого ему напоминает Гудрун. Корабельную фигуру. Статную, пышногрудую, с прекрасным гордым лицом и… вырезанную из цельного дерева. Художники дошли до этого раньше. С дочери кесаря год за годом рисовали и лепили то Победу, то Правосудие, то Мудрость, то саму Дриксен…
— Отцу понадобится разгром еще и на суше, чтобы он перестал жить вчерашним днем, — изрекла фигура. — Неужели ты ничего не знаешь?
Не верит, и хорошо. Пусть думает, что он знает и хитрит, а он хитрит, не зная.
— Матушка думает, что мне еще рано получать письма. — Теперь за яблоко взялся Руппи. Гудрун не соврала — оно было безвкусным.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что подчинился? После всего?..
— Я не огорчаю матушку, — ушел в туман Руппи. — Если ты мне расскажешь что-нибудь любопытное, я ей в этом не признаюсь. И ты не признавайся.
— Обещаю! — Гудрун с деланым испугом оглянулась и подмигнула. — Давай поговорим о Хексберг. Отец верит Кальдмееру, а я — Вернеру. На первый взгляд, можно подумать, что один из них лжет, а я думаю, что правду говорят оба. Вернее, то, что считают правдой.
Зепп знал бы, что на такое ответить, Арно — тем более, но Руппи вспомнил молодого талигойского полковника и только удивленно поднял бровь.
— Я расскажу тебе, что я думаю, а ты скажешь, права я или нет.
— Конечно. — Если б только мама не сожгла письма Олафа, хотя что теперь об этом…
— Вы с Амадеусом отплыли к купцам, — начала Гудрун, — потом он заметил, что в море что-то не так. Вы повернули к… забыла, как вы зовете первый из первых кораблей, но ты меня простишь.
— Мы не поворачивали. — Вначале он станет говорить правду, а дальше как получится. — Шаутбенахт Бюнц потребовал, чтобы мы пристали. Он сообщил об Альмейде и велел подняться на борт. Генерал Хохвенде отказался и потребовал доставить его на борт «Путеводной звезды». Я подчинился этому приказу.
— Именно! — непонятно чему обрадовалась корабельная фигура. — Пока вы плавали, Вернер передал Кальдмееру сигналами, или как это у вас называется, что взятие Хексберг сорвалось и нужно спасать флот. Вернер понимал, что торговцы обречены, но линеалы еще можно увести, их гибель обошлась бы Дриксен слишком дорого. Кальдмеер не соглашался, Вернер настаивал. В конце концов адмирал цур зее велел Вернеру убираться со своими советами к кесарю. Глупо, конечно, но Вернер счел это приказом, и тут появились вы… Я знаю, что тебе предлагали уйти на «Звезде», да и кто бы, зная Лотту, не предложил… Ты отказался и вернулся к адмиралу, но тот уже был ранен и контужен. Кальдмеер забыл о споре с Вернером и отданном приказе и подумал, что тот ушел по собственной воле. Ничего удивительного. Возраст, холод, удар реем… Удивительно, что он вообще что-то помнит.
Какой высокий слог. Бермессер не удрал, не сбежал, не дезертировал, а «ушел по собственной воле». Только словесные выверты не спасут от виселицы, а она маячит на горизонте, иначе зачем эти сказки?
— Что думает государь? — Поймать и удержать взгляд синих глаз было непросто, но Руппи сумел. — Генерал Хохвенде и вице-адмирал Бермессер должны были докладывать первыми.
— Понимаешь, — принцесса не опустила глаз, но замялась, подбирая слова, — понимаешь… Они сделали глупость, хоть и благородную. Когда стало известно о гибели флота, Вернер скрыл свой спор с Кальдмеером. Все считали, что адмирал цур зее погиб вместе с кораблем. Выпячивать его ошибки было бы бесчестно. Вернер доложил, что Кальдмеер отправил его в Метхенберг, потому что он бросил личный вызов адмиралу Вальдесу. Офицеры «Звезды» это подтвердили. Под присягой. Теперь это обернулось против них.
