Весть оказалась незамедлительно принята, наверное, даже с благодарностью. Дриксы начали дружно поворачивать, по ним ударили разрозненные выстрелы — то ли один из дозоров, то ли не сдержался кто-то из драгун. С лодок ответили столь же редким и недружным огнем. Еще бы, слитный залп и перевернуть может.
— Леворукий… Удирают! — не сдержался Жермон. Придд и Гирке вежливо промолчали. На берег выскочил драгун отчего-то в одном сапоге. Выстрелил. Торопливо, не целясь, но «крашеный» на третьей слева лодке выпустил весло и навалился на товарища. Эта жертва оказалась единственной. Флотилия выскочила на середину реки, и пальба стихла сама собой. Талигойцы, увязая по колено в желтоватой грязи, один за другим выбирались из камышей. Можно было представить, что они сейчас думают о водоплавающих, хоть крякающих, хоть гребущих. Последние изо всех сил работали веслами, явно желая произвести высадку слаженно и без потерь. Правда, на собственном берегу.
3
— Наконец-то, — улыбнулась Катари, — наконец-то ты зашел, а то Эрвина я вижу чаще, чем тебя.
— Я исправлюсь, — пообещал Робер, целую горячую щечку. — Придет Дорак и будет обо всем думать, а я стану держать тебя за руку.
— Повитуха это сделает лучше, — засмеялась сестра, — а ты все равно отыщешь себе какое-нибудь дело.
— Пока я нашел дело тебе. Есть девушка… Принцесса Елена, вот ее письма…. Я был вынужден их прочесть, там нет ничего важного, кроме… любви. Наверное, письма надо вернуть, только девушка очень любила Альдо и была… так откровенна. Ее отцу теперь это вряд ли понравится.
— Не думаю, что это ему нравилось и раньше. — Катари задумчиво свела брови. — Фома просто тянул время. Жаль, если девочка влюбилась всерьез. Живого можно забыть, а несбывшееся в юности — это навсегда… Конечно, Робер, я напишу принцессе Елене, но сами письма лучше оставить здесь. Пока не будет надежной оказии.
— Ты — умница! — Эпинэ с нежностью посмотрел на измученную молодую женщину. Если б тогда выжил Мишель, а не он…
— Мне бы тоже не хотелось, чтобы читали мои письма, мои личные письма, правда, я ничего не писала. Не из осторожности, просто моих писем никто не ждал… Ты выглядишь усталым. Что ты сегодня делал?
— Проводил Ноймаринена до ворот и немного поболтал с Карвалем. На надорском тракте неблагополучно — дезертиры перехватывают обозы.
— Ты уверен? — Катари слегка подалась вперед. — В том, что это дезертиры?
— Добрая половина мерзавцев Люра разбежалась. На юге этой сволочи делать нечего, в Ноймаринен — тем более, а вот между Надором и Кольцом Эрнани… Многие оттуда родом, куда им еще деваться! Ничего, Карваль порядок наведет. Ты в самом деле решила ехать в Ноймар? А как же Ариго?
— Я хочу увидеть детей, и я должна увидеть Георгию и все ей рассказать, иначе будет не по-людски… Скоро я избавлюсь от регентства, но королевой-матерью я остаюсь. Пусть все видят, что мы вместе — юг и север, вдова Фердинанда и регент. Сейчас это не так важно, но к зиме… Жить станет трудно, труднее, чем раньше, люди устанут, будут недовольны. Нельзя давать им повод усомниться… в оставшихся Олларах.
— Леворукий! — некстати ляпнул Робер, глядя на сестру, то есть на королеву. Катари опять думала о том, о чем следовало подумать ему. — Прости, я совсем одурел, ты ведь ненавидишь политику…
— А тебе нравится быть Первым маршалом и вождем? Но ты справлялся и в Эпинэ, и здесь… И я пытаюсь, как могу… Это хоть немного искупает то, что я натворила по молодости.
— Я натворил больше.
— Не ты. Тебя заставляли. Сначала — дед и отец, потом — мятежники, а я захотела стать королевой, только великих королев не бывает… Женщина становится великой только в любви и служении, я это поняла слишком поздно. Про герцога Алва по-прежнему ничего не известно?
— Я бы тебе сказал…
— Да, конечно. Я написала несколько писем, не очень королевских, но мне кажется, они нужны. Посмотришь?
Она просто хочет любить и быть любимой, а политику ненавидит и боится, но делает, что может. Малышка разбирается в этом болоте всяко лучше, чем угодивший в маршалы даже не полковник. Стыдно.
— Ты все знаешь лучше меня.
— Но ты должен прочитать. Кто-то из регентского совета должен…
— Пусть читает Левий.
— Нет! Только не он… Я ведь пишу про Агарис. Мы должны помочь… Хотя бы тем, кто не хочет оставаться в Агарии, но советоваться о таком с Левием… Это будет выглядеть так, словно он тоже просит. Нас просит, а мы… я ему обязана не только жизнью…
— Ему обязаны все. — Слухи об Агарисе Робера трогали лишь в том смысле, что, будь они правдой, Гайифе точно стало бы не до Талига. Эрвина занимало то же, но в разгром Святого города верилось с трудом, просто от наплевавших на вековые запреты морисков ждали чего-то невероятного. — Ты торопишься, Катари. Еще ничего не известно, а обозник обознику еще и не такое наплетет.
— В Нохе звонит колокол, — сказала сестра и замолчала, словно все стало ясно. Надо послать ей цветов, узнать у Коко, где их берут, и послать, но сперва нужно добраться до Капуль-Гизайлей. Может, послать к Халлорану Сэц-Арижа с извинениями и вырвать этот вечер для себя?
— Тебе нужно отдохнуть, — решила Катарина. — Дай слово, что отложишь все дела и пойдешь спать.
— Я как раз об этом думал. Катари, если тебе скажут, что я люблю куртизанку, то это правда.
— Мне уже сказали. — Она улыбнулась, но в обведенных голубоватыми кругами глазах была грусть. — Я ведь снова живу среди женщин. Дженнифер считает баронессу Капуль-Гизайль отродьем Леворукого, но я принесла больше зла.
— Ты и зло? — Робер мог только расхохотаться. — Катари, я на самом деле люблю Марианну.
— Тогда я хочу ее видеть.
— Где?! — Сестра не переставала потрясать. — Ты же не хочешь сказать…
— Я не в том положении, чтобы выезжать. — Катари или не поняла его вопля, или, вернее, поняла слишком хорошо. — Пусть придет на утренний прием, а своим дамам я объясню, что… дружба с Марселем Валме и другими достойными кавалерами еще не превратила в чудовище ни одну… титулованную особу.
— Ваше величество, к вам герцог Окделл. — Если б в садик вышла Дженнифер Рокслей, Робер не выдержал бы и хихикнул, но это была теща бедняги Лаптона.
— Я устала, Одетта, — лицо Катари стало беспомощным. — Робер, как ты думаешь, это важно?
— Вряд ли, — честно сказал Эпинэ. — Но ведь ты дала аудиенцию графу Литенкетте…
— Эрвин уезжал. — Светлые глаза смотрели в такое же небо. — Я надеялась, что он возвращается в Ноймар, и хотела передать с ним письмо. Странно, я почти не вспоминала о Жермоне, а теперь просто места себе не нахожу. Пишу, пишу, пишу, а письма словно в Закат летят. Неужели он так и не простит?
— Просто граф Ариго занят, — утешил Эпинэ. — Я был такой же свиньей. Жозина ждала писем, а я, видите ли, воевал.
