— Очень хорошо, комендант, — с трудом сохраняя спокойствие, кивнул Дик. — Пойдемте, посмотрим на Оллара.
Бывшего короля держали в таком же флигеле, что и эра Августа. И двор был таким же, и ведущая к нему арка, не хватало только дерева в углу двора, вместо него торчали растрепанные кусты. Кажется, сирень.
— Монсеньор желает подняться в камеру?
— Да. — Гулять с Олларом он не станет и в лучший летний вечер.
— Пожалуйте сюда. — Комендант услужливо повернул ключ и отступил, пропуская начальство. Скрывать Ричарду было нечего, напротив, он бы предпочел, чтобы Перт все слышал, но тупица, чего доброго, вообразит, что присутствовать при разговорах супрема с узниками — его обязанность; объяснять же разницу между Олларом и Штанцлером Ричард не собирался.
— Не отходите далеко, — велел коменданту Дикон, — я хочу осмотреть помещения, в которых при Олларах держали обвиняемых. В частности, госпожу Оллар.
Фраза прозвучала глупо, и Ричард, разозлившись сразу на себя и Фердинанда, хлопнул дверью. Камера оказалась просторной и жарко натопленной, что после промозглых дворов пришлось как нельзя более кстати. Фердинанд, похожий в теплом коричневом камзоле на негоцианта средней руки, близоруко сощурился и открыл было рот, но не произнес ни слова. Ричард отчего-то тоже растерялся.
— Господин Оллар, — быстрее, чем следовало, выпалил юноша, — я королевский супрем. Инспекция тюрем и посещение узников входят в мои обязанности. Есть ли у вас жалобы или пожелания?
— Нет, господин супрем, — равнодушно откликнулся бывший король и вернулся к толстой книге, в которой Ричард узнал драмы Дидериха. Разговор можно было считать оконченным, но с эром Августом они провели больше часа. Каким бы недалеким ни был Перт, он не мог этого не заметить. Могло дойти до Альдо, а Ричард не собирался пересказывать услышанное от эра Августа даже сюзерену. Значит, придется проторчать у Оллара не менее получаса.
— Итак, претензий к тюремщикам и коменданту у вас нет? — уточнил Дикон, устраиваясь напротив бывшего короля. Кресло было не новым, но удобным. В камине уютно трещали поленья, круг от лампы падал на знакомую гравюру. «Плясунья-монахиня…» Пожалуй, лучшая вещь Дидериха, но не о литературе же говорить… — Вижу, у вас тепло и чисто.
— Да, господин супрем.
Ровный равнодушный голос был неприятен именно своим равнодушием. Ричард предпочел бы, чтоб на него обрушился поток жалоб, тогда бы он вызвал коменданта и велел разобраться. Это убило бы время и сняло все вопросы, но Фердинанд молчал, как какой-нибудь сундук.
— У вас есть Эсператия?
— Я — олларианец, господин супрем.
— Возможно, вы хотите кого-нибудь видеть?
— Нет, господин супрем.
— Даже кардинала Левия?
— Я — олларианец, господин супрем.
— Можете не обращаться ко мне всякий раз по должности.
— Благодарю, господин супрем.
Святой Алан, это не только не человек, это какая-то рыба! Говорящая рыба в камзоле, которая вот-вот станет причиной войны.
— Может быть, вы желаете кому-нибудь написать?
— Нет.
— У вас есть перо и чернильница?
— Да.
Такая беседа доведет до исступления даже бергера. Под пустым взглядом Фердинанда Ричард осмотрел письменный стол, каминную полку, кровать с вытертым бархатным пологом, толстую книгу у изголовья — родную сестру той, которой Дикон убил крысу. Шрам на руке остался до сих пор, а могло быть и хуже. Отвратительная голохвостая тварь была не из трусливых. В отличие от расплывшегося глупого человека, из-за которого лилась кровь. Крысы разносят чуму, Фердинанд — войну.
— Вы можете способствовать предотвращению кровопролития, — резко бросил юноша. — Потребуйте от упрямцев сложить оружие, подтвердите, что Карл Оллар не является вашим сыном, и дайте свободу… вашей супруге.
— Я не могу ничего требовать от тех, кто верен Талигу. Я отрекся, — промычал бывший король, делая попытку вернуться к чтению. Это уже походило на оскорбление. Походило бы, если б Оллар мог оскорбить Окделла.
— Закройте книгу, — все еще сдерживаясь, велел Дикон. — Вы не лавочник в своей спальне. Вы — узник, и перед вами супрем Талигойи. Талига больше нет. Олларам был отпущен один круг. Он истек. Вам все ясно?
Фердинанд поднял дряблое лицо. Так он был еще уродливей.
— Нет короля Талига. — Маленькие свиные глазки глядели прямо. — Талиг есть. И будет.
— Кто бы говорил! — Супрем не должен кричать, но сдержаться невозможно! — Вы подписали отречение и признали права истинного короля. Отречение не имеет обратного хода.
— Я не оспариваю отречение. — Бледные губы чуть дрогнули. Улыбка? Плач? — Династии конец… Я предал свой народ, свое имя, своего маршала, жену, сына… Я предам их снова, если меня заставят, только, молодой человек, я — это не Талиг, а Талиг, к счастью, не я, он выдержит.
Даже если вы убили Алву, Рудольф жив. И Георгия… Моя сестра сильней меня. Рано или поздно они с Рудольфом соберут страну из осколков. Их сын, по закону Франциска, станет королем… Я этого, разумеется, не увижу, и хорошо. Мне было бы тяжело смотреть в глаза тем, кого я подвел, но вы еще вспомните наш разговор, господин супрем… Подобранный Рокэ сын изменника. Вы так и не стали рыцарем, оруженосец! Вы никем не стали…
— Хватит! — Если сейчас же не уйти, он не выдержит и ударит. Ударить узника — позор, но разве позор убить крысу? — Вы не заслуживаете ничего, кроме презрения!
— Не заслуживаю, — согласился Оллар. — Так же, как и вы. Только я знаю, что заслуживаю презрение, а вы — нет.
3
До первых домов оставалось минут десять-пятнадцать неспешной рысцы. Ветер уже доносил собачий лай, отчетливо тянуло дымком. Скорому отдыху радовались не только норовящие перейти в кентер лошади, но и заметно повеселевшие наездники. Наследник Фельсенбургов хотел в тепло не меньше других, но мечты о горячих колбасках не могли вытеснить дурных предчувствий. Бабушкины посланцы появились неспроста, самим своим появлением напомнив о Бермессере с Хохвенде, претензиях Фридриха, нарочитой сдержанности Бруно. Умом Руппи понимал, что фельдмаршал не мог встретить Олафа с распростертыми объятиями. Это в море адмирал — кесарь, а на берегу командующий смотрит не столько на фрошеров, сколько на Эйнрехт. Упустишь ветер, и сторонники Фридриха насядут на кесаря, вынуждая отозвать то ли неудачника, то ли заговорщика… И все равно Бруно мог бы намекнуть, что все понимает, а не гнать адмирала цур зее в столицу чуть ли не под конвоем. Олаф не из тех, кто бежит от ответа, даже если забыть, что уцелевшие в долгу у погибших. Пока переживший героев трус не запляшет на рее, экипаж «Ноордкроне» не войдет в Рассветные Сады, а Олаф Кальдмеер и Руперт фок Фельсенбург не увидят в море удачи.
Сквозь низкие облака вновь проглянула синева. Похоже, они успеют выпить свое вино еще засветло. Занявший постоялый двор капрал, без сомнения, уже принялся за хозяина, так что к прибытию основных сил все будет готово. Капитан Роткопф расценил небесную улыбку как приглашение. Привстав в стременах, он махнул рукой, позволяя сменить аллюр. Колонна ускоряла ход, торопясь в тепло. Заржала упряжная лошадь. С десяток драгун привычно сомкнулись вокруг кареты, и, словно в ответ, над головой сошлись тучи. Руппи поморщился от непонятной ему самому досады и присоединился к Рихарду. Раздражение следовало погасить, и потом один Леворукий знал, удастся им еще раз переговорить без свидетелей или нет. Бабушка не склонна потакать маме с ее вечным желанием держать детей при себе. Если герцогиня ждет внука в Фельсенбурге для тайного разговора, отдыхом придется пожертвовать.
