— Фальтак отрицает и честь, и предков…
— Неважно, что они несут, — отмахнулся Эпинэ, — главное, они при этом едят. И ненавидят тех, кто сидит во дворцах. Любых. Потому что это не они. Кстати, в карты везет не только тем, кто умрет, но и тем, кого ненавидят. Вас ненавидят, потому что вы граф Рокслей и выигрываете, вот вам и везет.
— Я себя ненавижу за это же, — тихо сказал Дэвид. — Бедный Фердинанд. Бедный, толстый, добрый Фердинанд. Он хотел выпускать из тюрем и кормить, а не хватать и воевать… Джеймс заплатил за подлость Генри, я тоже заплачу́.
— Ну так платите! — рявкнул Робер. — Возможностей отдать долг Олларам или, вернее, Талигу хоть отбавляй. Умирать для этого необязательно, скорее, наоборот.
— Что вы сказали? — Голос графа странно зазвенел, и Робер понял, что едва не попался, хотя с Рокслеем поговорить нужно. Сперва с ним, потом — с Мевеном, а с Халлораном, пожалуй, не стоит.
— Я сказал, что нужно защищать горожан. — Это не было враньем и не было всей правдой. — Помогите Карвалю. Все лучше, чем думать о смерти.
— Вы правы, — все тем же звенящим голосом произнес Дэвид. — Если меня убьют, то за делом. За достойным делом.
— Убьют? — Подлетевший откуда-то барон в ужасе округлил глазки и ухватил Рокслея под руку. — Что за слова в моем доме?! Перед ветчиной с лунной дыней? Перед концертом? Я не желаю о таком даже слышать. И Марианна не желает… Дорогая! Дорогая, ты нам нужна!
— Да, Коко. — Платье баронессы шуршало. За белоснежным, тонущем в кружевной пене плечом возвышался ухмыляющийся Дарави. Валме исчез. Провожает матерьялиста к призраку?
— Мы говорили об игре. — Дэвид смотрел на прекрасную женщину, но не видел ее. — Боюсь, барон меня неправильно понял. Мне сегодня отменно везет… Отменно, и сейчас начнется моя игра!
— И все же не увлекайтесь. — Капуль-Гизайль поднял брови и понизил голос: — Игра дурно влияет на способность воспринимать прекрасное, а ветчина из Фебид прекрасна.
— Отрадно слышать, — вступил в разговор племянник Пуэна, — но не стоит ее тратить на свинских потомков. Я имею в виду некоторых… как бы их назвать…
— Философов? — подсказал барон. — Постарайтесь взглянуть на них как на приправу, но не к пище, а к беседе. Перец, горчица, некий имеющий двусмысленное название корень придают бытию определенную остроту.
Барон первым рассмеялся собственной шутке. Дарави последовал его примеру, Дэвид и тот улыбнулся. Марианна подняла глаза и посмотрела на Робера. В темных безднах спала неизвестность.
Робер поцеловал унизанную золотом руку и произнес именно то, чего говорить ни в коем случае не хотел:
— Марианна, нам нужно объясниться. Я не уйду, пока мы не объяснимся.
2
Это был первый сон за последние месяцы, но Дикон сразу понял, что спит. Юноша помнил кошмары, в которых раз за разом просыпался, чтобы встретиться с чем-то мерзким или страшным, и каждый раз начиналось одинаково. Отказывал звонок, слепли и глохли слуги, на лестнице раздавались тяжелые шаги, открывалась запертая дверь, и в комнату кто-то входил. Иногда гость казался врагом, иногда другом, порой был жив, порой мертв, почти всегда юноша его знал и всегда ждал. Сидя на кровати, стоя у камина или стола, прижимаясь спиной к стене…
Дальше случалось по-разному, но шаги и ожидание оставались неизменными. Даже если никто не появлялся, а стены или ковер на глазах покрывался плесенью, становясь трясиной. Ночные шаги, как же Дикон их ненавидел… до тех пор, пока кошмары не сменила пустота. Лежать в огромной постели, вслушиваясь в скрипы и шорохи, стараться не думать о Надоре и все-таки думать, проваливаться к утру в глухое забытье, просыпаться за полдень уже уставшим — это было похуже Паоло с Арамоной.
Матушка говорила, что сон покидает грешных и гордых. Нэн шепотом рассказывала, как трусливые сплюшцы шарахаются от тех, кого ищут закатные твари и выходцы. Ричард не молился несуществующему Создателю и почти позабыл старухины сказки, но пустые ночи выматывали и душу, и тело. Еще немного, и юноша приказал бы привести лекаря, но шаги зазвучали вновь. И неважно, чем обернется этот сон, — Повелитель Скал не из пугливых и знает, что лежит в собственной постели, а дом караулят надорские гвардейцы.
Мэтр Шабли объяснял, что сновидения — не более чем отражение дневных забот и опасений, но даже призрачного врага лучше встречать с клинком в руке. Юноша соскочил с кровати, прошел к окну и отдернул портьеры. За стеклами не было ничего, кроме дождя. Дикон распахнул дверь на лестницу — масляные лампы мирно горели, на площадке клевал носом слуга. Заслышав скрип, он торопливо вскочил. Ричард махнул рукой, отступил в глубь спальни и зажег свечи на каминной полке. Шаги зазвучали вновь. Легкие и вместе с тем уверенные, они раздавались из смежной со спальней гардеробной. Дверей там не было вообще, то есть не было наяву.
Ричард улыбнулся тому, что едва не забыл, что спит, и заглянул в гардеробную. Все было на месте — тяжелые сундуки, два кресла, высокий портновский стул, массивное, в полный рост, зеркало и второе — над камином. В нем, меж двух четверорогих подсвечников, спиной к юноше застыла темная фигура. Не смутная, как та, что привиделась в Лаик, а четкая и при этом чем-то неправильная. Зато себя юноша не увидел, как и двери за спиной. Ричард торопливо оглянулся — комната была пуста, а большое зеркало честно отражало слегка всклокоченного хозяина. Дикон нарочито громко рассмеялся и пригладил волосы — на этот раз кошмар занял одно из зеркал, только и всего. Что ж, если ты не имеешь обыкновения отступать наяву, ты не отступишь и во сне. Дик повернулся к превратившемуся в окно стеклу. Гость был там. За его спиной виднелся синий, увешанный дорогим оружием ковер. Юноша узнал пропавшие абордажные клинки и алатскую саблю. Пришельца он тоже узнал, хоть и не мог видеть лица. Ворон! Только в непривычной серебристой одежде, и голова перевязана. Алва снял со стены тускло блеснувший меч и медленно обернулся. Это был не он! На Ричарда смотрело изможденное, но все равно прекрасное лицо с огромными провалившимися глазами. Из-под повязки сочилась кровь, в крови была и… кольчуга! Человек в зеркале поднял клинок, знакомо и тускло сверкнул лиловый камень…
— Святой Алан! — выдохнул Дикон. — Меч… Меч Раканов…
Губы незнакомца раздвинула похожая на гримасу улыбка. Чужак отсалютовал древним клинком, и свечи разом потухли. Непонятно откуда взявшийся ветер убил и свечу Дикона. Спальня тоже ослепла. Юноша стоял в кромешной тьме, не зная, что и думать, и тут опять раздались шаги. На этот раз медленные и неверные, словно идущий был пьян… или ранен?
— Повелитель Скал. — Хриплый голос тоже был усталым и глухим. Живые так не говорят даже во сне. — Я предлагаю обмен. Клинок за клинок. Честь за честь. Память за память. Ты получишь меч Раканов и отдашь кинжал Окделлов… трехгранный кинжал с клеймом-вепрем.
3
Думать не хотелось, говорить — тем более. Хотелось просто лежать, ощущая рядом живое тепло. Несколько часов покоя — это так немного и так прекрасно… Тебя никто не ищет, не торопит, не убеждает, не упрекает. Сообщники, подчиненные, бывшие друзья, будущие враги, все они далеко-далеко, за черными, возведенными ночью стенами. Отплакали свое свечи, дождь — и тот перестал, отдав город тишине. Как же не хочется разрушать хрупкое колдовство, но он должен знать, чем рискует — только жизнью или еще и надеждой. Это последняя ночь, следующую уже отберет заговор. Значит — сейчас. Даже если придется встать и, пожелав счастья, уйти в почти зимний холод. Навсегда.
