Отражение губ твоих молвило «прочь»,
Обрекая на путь без возврата…
…Поцелуй меня, день, полюби меня, ночь,
Обними меня, пламя заката!
– «Полюби меня, ночь»! – молвили губы капитана Гастаки. – Арнольд явился ночью, когда я тоже была в отчаянии. Тебе отказала смазливая дура, я потеряла корабль, а мои спутницы, соратницы…
– Мы же решили о них не говорить, – напомнил «пребывающий в отчаянии» Марсель. Вот так, не вдумываясь, потешишь меланхолию – и сотворишь нечто остывшее. Сколько ж выходцóвого сотворяется и поется, и как только у поэтов заживо тени не отваливаются?
– Ты еще будешь счастлив, – посулила Зоя, – а эта… Она пожалеет! Я ее навещу…
– Не нужно! – Валме торопливо ударил по струнам. – Я покончил с любовью и посвятил себя войне и мужской дружбе.
Конь тревоги летит меж цветущих дерев,
И звенит впереди незнакомый напев —
Не забыть, не избыть, не прервать этот путь,
И с него не сойти, и назад не свернуть…
Допеть не вышло – все испортил Алва.
– Прошу простить мою задержку, капитан Гастаки, – извинился он. – Надеюсь, мой друг вас развлек?
– Ты мог бы еще поболтать, – буркнул развлекатель. – Капитану Гастаки нравится, как я пою.
– Он почти меня обманул, – вмешалась Зоя. – Казался таким беззаботным, таким спокойным… Я – я! – ничего не заподозрила, хотя мы издали чуем, когда выстывает сердце. Отвергнуть такую любовь… Якорь ей в душу, кем надо быть?!
– Уже неважно, – вывернулся Марсель, знать не знавший, кого сейчас ловит Дженнифер. – Этот романс, капитан Гастаки, отныне принадлежит вам и вашему супругу. Если нужно, я могу его записать и потом сжечь.
– То, что горит, нам не достается. Только то, что стынет…
– Тогда я закопаю его в астрах. Бакра златорогий, сегодня в этой Хандаве хоть кто-нибудь спит?! Ваше высочество… Вы?
Алатка не ответила. Она была растрепана и в одном лишь нижнем платье, но это супругу Бонифация только молодило. На посторонившегося выходца высокочтимая дама даже не глянула, на Марселя тоже. Подступив вплотную к Алве, женщина прошипела:
– Вы не простились с Этери…
5
Ворон удивленно приподнял бровь. Никакой нечисти в его комнатах не было, если не считать Валме, но оглядываться на эту скотину Матильда не собиралась.
– Вы не простились с Этери! Вы остаетесь?
– Нет. И нет.
Говорить о кагетке Алва не собирался, только эти… паршивые адрианы с их тупостью сидели у Матильды в печенках! Они знают, как надо, они знают, как и кому лучше, они видят все и лучше всех. Тапоны самодовольные! Женщина торопливо разжала кулак, выпуская обезумевшую от потери неба звезду.
– Отдайте ей и убирайтесь к своему выходцу!
– Ваше высочество, когда я дарю женщине камни, я их выбираю сам. Эта ройя ваша, и она вам нравится.
– Моя?! Как же! Альдо ее спер где-то в Олларии…
Ворон быстро глянул на свою правую руку и непонятно чему усмехнулся:
– Эту ройю подарил Катарине Ариго я. Камень перешел к вам – отлично, пусть у вас и остается. Катарине он больше не нужен, мне – тем паче.
– Ну уж нет! – Внучек запустил лапу в шкатулку королевы и одарил бабку, вот ведь стыдоба… – Кардинальши краденое не носят, а девчонке в память о… сегодняшнем – в самый раз.
– Не буду спорить. Дочери Адгемара эта ройя пойдет во всех смыслах. Если вам неприятно держать ее при себе – подарите, а теперь прошу меня простить. Виконт вас проводит.
– Увы, не смогу. – Валме бережно положил на стол гитару и поднял с кресла адуанский мешок. – Это поручение не особое, следовательно, исполнять его я не обязан.
– Шутки кончились. – Алва голоса не повышал, но Матильда отчего-то отшагнула к порогу. – Забирай женщину и…
– Я не муж ей, – огрызнулся поганец, – а с выходцами мне можно – я узнавал… У меня Франческа замуж выходит, и вообще… моих чувств не оценили. Имею право!
– Это не его дорога, – вдруг глухо сказал пустой угол, – но он пройдет и не остынет. От нас – нет, только от вас или когда придет срок…
– Когда придет срок, – выбрал Валме. – Я не студень, чтоб меня кто-то остужал. Когда мы уходим?
– Сейчас. Капитан Гастаки, – окликнул пустоту Алва, – еще минуту. Ваше высочество, я понимаю, это невежливо, но вы ведь найдете дорогу?
– Я останусь до конца, – внезапно решила Матильда. – Я хочу видеть…
– Смотри́те. – Ворон подошел к столу и тронул гитарный гриф. – Рассвет уже скоро, он обещает быть красивым, не пропусти́те… И проследите, чтобы гитару вернули Дьегаррону, я за нее беспокоюсь.
– Хорошо. – Теперь улыбалась Матильда. Сжав кулаки, но улыбалась же! – Завтра я подарю ройю Этери. От вас…
– Не завтра, когда… Если удостоверитесь, что Леворукий меня все-таки получил, и постарайтесь, чтобы не было слез. Ни ее, ни тем более ваших…
– Рокэ!
– Вообще-то я намерен вернуться! Капитан Гастаки, позвольте вашу руку.
…Матильда увидела ее сразу, будто кто-то сдернул простынку со статуи, – огромную, крупней самой Матильды, бледную бабищу в мужском платье и сапогах без шпор. И все. Ничего страшного, только странно от того, что на четверых только три тени. Принцесса зевнула и поняла, что ей все равно, простился Алва с Этери или нет. Пусть сами решают, кто кому нужен и нужен ли, а ее дело сторона. И к Альберту она не поедет, хотя к Альберту вроде и не нужно… Женщина не стесняясь зевнула снова и посторонилась, пропуская уходящих.
Может, выходец и уводил Алву, но казалось, это Рокэ галантно провожает жуткую даму к двери. Бред усугублял двинувшийся следом Валме в парадном мундире, но с адуанским заплечным мешком. Три фигуры, две тени, одна дорога. Вышли. И никто не заорал, хотя в коридоре и на лестницах торчали адуаны, Матильда видела их, когда, исходя злостью, мчалась к Алве… Один вояка клевал носом у самых дверей и даже не обернулся. Тогда принцесса не задумалась почему.
Звук шагов затихал, стало холодно, как часто бывает перед рассветом. Матильда зачем-то потянула со стола гитару, задела струну, очнулась, вылетела в коридор, чтобы увидеть троих, сворачивающих к садовой лестнице. Они не торопились, и Матильда почти их догнала, едва не сбив с ног преспокойно играющих в кости адуанов. Эти не спали. И не видели.
Снова мелькнуло черно-белое. Мундир Валме… Все-таки они уходили быстро, потому что сердце алатки колотилось, а спина взмокла. Ну и зачем? Зачем гнаться за покойницей и двумя чужаками не из добрых и не из нужных? И все равно Матильда бежала, пока галерея не ткнулась в расписную стену. Кагеты любят рисовать сады и птиц. Кагеты делают это отвратительно…
