– Прошу вас. – Кардинал торжественно водрузил на стол поднос с настоящими багряноземельскими чашечками. – Я ни в чем не ошибся? Вы так внимательно наблюдали…
– Простите. – Прозвучит двусмысленно, ну и прекрасно! – Я вернулась в собственную юность, тогда в Олларии шадди почти не пили. Вкусы королей для подданных если не закон, то намек…
– Иногда наше отвращение не что иное, как предчувствие. – Кардинал устроился напротив Арлетты. – Если я не ошибаюсь, за Померанцевым морем гость берет чашку первым, а Франциску Второму и в самом деле следовало избегать шадди.
– Он сам не заметил, что умер, – задумчиво произнесла графиня. – Другие не замечали, что он жил.
– Рафиано всегда умели подбирать слова.
– Вы знакомы с кем-то из моих родичей? – Некоторые вещи Арлетта предпочитала прояснять сразу.
– Не более, чем с Иссерциалом или Лахузой. Притчи экстерриора Талига пересказывают многие.
– Вас занимают притчи или экстерриоры?
– И то и другое. Что поделать… Оноре занимал исключительно Создатель, Юнния уже ничто не занимало, но дела орденские требуют мирских знаний.
– Ваши знания привели вас в Талиг, – уточнила сестра экстерриора. – Магнусом Милосердия стал другой.
– Стал. – Кардинал посмотрел сквозь поднимавшийся над чашечкой пар и улыбнулся. – Мне бы следовало сказать что-то вроде «мир его праху», но вряд ли крабы сие допустят.
– Насколько я знаю крабов, нет. Когда вы выбрали Талиг? Когда не стали магнусом?
– Магнус не может выйти из другого ордена, и это в общем-то правильно… Человеку несвойственно жить без корней. Став Савиньяк, вы не перестали быть Рафиано, покойная графиня Ариго осталась графиней Борн, а ее дочь – графиней Ариго. Служители Создателя порывают с миром, но обретают корни в том ордене, что принимает их. Я вручил себя Славе. Что вы думаете о моем шадди?
– Вы ждете откровенного ответа?
– В том, что касается шадди, – безусловно. Герцог Эпинэ не избалован, его похвалы льстят, но не способствуют совершенствованию.
– Я привыкла к другому сорту. – Шадди, Иссерциал и убийство… Неплохо для первого разговора, если Левий в самом деле знает про Кару. – Западные зерна дают более мягкий вкус.
– Зерна Зегины резче, хотя бодрят те и другие одинаково. Я смешиваю запад и восток один к трем, но готов изменить соотношение по вашему вкусу.
– Не стоит. – Пусть скажет еще что-нибудь… светское.
– Вы мне доверяете?
– Не совсем, – сощурилась Арлетта. – Говорить о доверии имело смысл до того, как возрадовались крабы. Сейчас Талиг вам нужен, значит, вы можете быть лишь на нашей стороне.
– Не совсем. – Так улыбаются мужчины, привыкшие уговаривать женщин. – Люди по сотне причин принимают невыгодную на первый взгляд сторону. Святой поход против еретиков – не только стрельба из пушек и проклятия под орган. У Церкви и смиренных и не слишком слуг ее много возможностей, а кое-кто ставит дела Создателя, в своем понимании, разумеется, выше личной выгоды.
– Не понимаю. – В самом деле не понявшая намека графиня тронула ложечкой гущу. – На что вы рассчитываете? Что я откажусь от второй чашки?
– В таком случае я поступил бы проще и подал шадди по-эйнрехтски.
– Вы знаете мои вкусы?
– Нет, но я знаю вкусы рожденных у Померанцевого моря, а про корни мы уже говорили. – Его высокопреосвященство изящно, как фехтовальщик или танцор, поднялся и направился к жаровне. – Ваш визит, сударыня, застал меня врасплох. Не скрою, я хотел просить Эпинэ посодействовать нашей встрече, но не раньше, чем получу ответы на свои письма от регента и Проэмперадора Юга. Как говорят в Эпинэ, вы же не станете заказывать соус, пока форель еще в ручье?
– Я – нет, но я не граф Валмон, а графиня Савиньяк. Если Валмон захочет форель, у него будет форель, а раз так, почему бы не выгадать время на приготовлении… соуса?
3
Рихард поджидал в роще на берегу Зенке. На темнеющей дороге было пусто, издали доносился собачий лай, ленивый и сытый. Эдакая идиллия, в которой погоням, заговорам и казням просто нет места. Вырвавшийся из тряского ящика Руппи блаженно потянулся и плюхнулся на траву. Максимилиан обтирал подуставшего Краба, «кучер» осматривал колеса. Фельсенбургу было стыдно за собственное безделье, но отупение перевешивало совесть.
Подошел Рихард, уселся рядом, протянул флягу.
– За удачу!
– За нее! – Один глоток, и хватит, эта роща – только передышка. – И за нас.
– Как все прошло?
– Согласно диспозиции. Даже странно…
– Господин Кальдмеер здоров?
– Не слишком.
Надо быть разговорчивей, только язык ворочаться не желает. Это даже не усталость. Наверное, так чувствуют себя осенью деревья – все идет как положено, но сам ты колода колодой, только деревьям не забираться в седло… Полчаса на бережке, и они разъедутся. Моряк отправится к морю, кавалеристы с шиком переедут Зенке и, чередуя рысь с галопом, поскачут дальше, на Метхенберг, чтобы к утру загнать колымагу в болото и с упряжными в поводу повернуть на юго-восток, возвращаясь к месту службы. К ночи лишних лошадей отпустят, и волочащиеся поводья расскажут любому о разгильдяе-хозяине. То, что Руппи успел понять о подданных его величества, подсказывало: искать оных разгильдяев, дабы вернуть им собственность, никто не станет…
– Руперт!
– Да?
– Мы с Максом хотим быть уверены… Прости, не так выразился. Ни я, ни Макс не сомневаемся…
– Но мы должны услышать это от тебя, – поспешил на помощь Максимилиан. – Вы ведь отправляетесь не в Талиг? Только пойми нас правильно.
Руппи понимал. На месте кавалеристов он бы тоже спросил, только раньше и резче.
– Мы не хотели тебя сбивать, – словно подслушал Рихард, – но теперь все получилось, осталось только решить…
– Мы уйдем на север, – перебил Руппи. – В Седые земли. Вернемся, когда в Эйнрехте не останется ни Фридриха, ни этой жабы Бермессера…
– И когда это, по-твоему, будет?
– Не позднее весны. – А вернее, уже осенью. Бабушка Элиза могла бы выжидать, иди у регента все наперекосяк, но успехов герцогиня не спустит никому, кроме сына. Будущего кесаря.
– Куда кошку денешь? – совсем другим тоном спросил Макс, и Руппи понял, что ему верят.
– В седельную сумку, куда ж еще?
– Давай мы подкинем ее в какой-нибудь трактир.
– Нет. Мне пора, иначе я просто не встану. Макс, как тебе Краб?
– Бочит, но хорош! Будто и не от самого Эйнрехта бежал, но ты ему отдышаться дай все-таки. Жаль такого загонять.
– Вот ты и не загоняй! Краб из Фельсенбурга… Не хочу его бросать на постоялом дворе.
