Болотный лев метнулся к калифу с быстротой, удивительной для его коротких кривых ног, но Яфе все же успел выставить копье. Вреда твари оно не причинило да и не могло причинить, но, застряв меж костяными пластинами, удержало ее на месте. С каждой секундой древко изгибалось все больше. Сдерживаемый сильной рукой Дженнах стоял намертво, но это была не более чем передышка, что-то или кто-то – копье, человек или конь – должно было не выдержать. Но и Усман владел не только пером, но и копьем. Понимая, что второго раза может и не быть, калиф вложил всю свою силу и разбег коня в один-единственный таранный удар.
Увы, звезды в этот день отвернулись от владыки атэвов. Гадина неожиданно изогнулась, резко подалась назад, вырвав из рук принца древко копья, и, умудрившись перехватить пастью несущееся на нее копье калифа, дернула на себя. Усман, не удержавшись в седле, полетел прямо на чудовище, но Яфе догадался вздыбить коня и бросить вперед, так что подкованные копыта обрушились на плоскую башку гада. Если б ему удалось попасть в глаз, еще можно было надеяться, но удар пришелся рядом и лишь на мгновенье отвлек чудовище от калифа, дав тому возможность откатиться в сторону. Но копий у них больше не было, сабля против гадины была не лучше мухобойки, а отец... Он едва шевелился, и Яфе успел заметить кровь.
Нужно было во что бы то ни стало отвлечь тварь. Что у него остается? Только Дженнах. Конь вновь встал на дыбы, и наученный горьким опытом болотный лев отпрянул на пару локтей назад и изготовился к прыжку. Отец, зажимая рукой рану на голове, бессильно лежал на земле, а гадина, взрыкивая от предвкушения, явно нацелилась схватить добычу. То, что знал об этих тварях Яфе, лично ему сулило спасение. Сейчас болотный лев схватит калифа и скроется в топях. Потом он снова выйдет на охоту, но лишь сожрав человека, мясо которого предпочитает и конскому, и бычьему. Известно, что из двух, подвергшихся нападению, один, как правило, выживает...
Яфе отбросил саблю и, выхватив длинный прямой кинжал, послал Дженнаха вперед. Конь стрелой пронесся мимо бронированной бестии и остановился лишь у самого края топи, но всадника на нем уже не было. Яфе умудрился перепрыгнуть на спину гада, крепко ухватившись левой рукой за роговые отростки, которым болотный лев и был обязан своим названием. Замершие за потоками грязи всадники кто с восторгом, кто с ужасом, кто с ненавистью и разочарованием следили за тем, как младший принц, не выпуская из рук «гривы», перебросил тело на голову яростно взревевшего болотного льва и с силой погрузил клинок сначала в один, а потом и в другой глаз. Оставив кинжал во второй ране, Яфе ухватился обеими руками за костяные выступы, обхватив ногами башку обезумевшей от боли и ужаса твари. Болотный лев вертелся волчком, исходя кровью и бьющей из пасти пеной, мускулистый хвост крушил и мял кусты, гадина ревела так, что, казалось, ее слышно в Армских горах.
Яфе держался из последних сил, погибнуть под ногами ослепленного чудовища, что может быть отвратительней?! Болотный лев припал на передние лапы, начав хлестать себя по спине хвостом, к счастью, не достигавшим головы. Переберись принц на спину (на что он не решился сразу же после удара, а затем момент был упущен), он был бы сброшен и растоптан, но «грива» прикрывала от ярости осатаневшей твари. Только б лев не бросился в трясину, уж лучше быть растоптанным на твердой земле. Казалось, нельзя взреветь еще громче, но чудовищу это удалось, затем гад подскочил вверх на всех четырех ногах, словно вознамерившись взлететь, грохнулся на брюхо и... затих. Яфе не сразу понял, что все закончилось.
Неужели он жив? Принцу казалось, что его тело разбито на тысячу кусков. Мир вертелся и качался, и лишь тварь и ее всадник оставались неподвижными. Больше всего хотелось закрыть глаза и рухнуть на землю, но Яфе, вспомнив об отце, отчаянным усилием разжал судорожно вцепившиеся в «гриву» руки, неуклюже сполз вниз и, едва держась на дрожащих ногах, привалился к роговому боку, где его и стошнило кровью и желчью. Кое-как обтершись обрывком рукава, принц огляделся и невольно вздрогнул. Тварь свалилась в паре шагов от трясины.
– Хвала Великому и Величайшему, ты не ранен! – Усман был в крови, но собственные раны, похоже, его не волновали.
– Нет, отец! – Принц попытался выпрямиться, но земля предательски ушла из-под ног, и он вновь ухватился за роговой вырост...
Калиф прислонился рядом. Вдвоем они равнодушно наблюдали, как суетилась свита, пытаясь перебраться через реку жидкой грязи. Затем Яфе, все еще пошатываясь, побрел к берегу, подобрал брошенный через пропасть аркан и зацепил все за ту же «гриву». Воистину велик Баадук, сказавший, что нет мерзости, которая не может быть обращена во благо разумом и волей. Раздался предсмертный хрип лошади, чьи мучения прервал милосердный кинжал. Бедный Зарах... Переправившиеся к ним свитские что-то говорили, суетились, пытались быть полезными, затем раздался голос отца, клявшегося голубыми сапогами Пророка, что разрушившие опоры моста девять раз по девять пожалеют, что их отцы познали их матерей.
Неужели все было подстроено? Но откуда убийцы узнали про болотного льва?! Нет, все это случайность, совпадение... Яфе в изнеможении сжал руками раскалывающуюся голову, пытаясь унять звон, и вдруг чуть было не вскрикнул, вспомнив слова Абуны... Если схватка с болотным львом – первый из ударов судьбы, что же будет дальше?
2887 год от В.И.
14-й день месяца Лебедя.
Эскота. Лидда
Запеченных в сливках нерожденных диких поросят одобрил бы сам Обен Трюэль. Сандер не был большим любителем пиров, но эскотцы оказались превосходными сотрапезниками, а их женщины, привыкшие к мужчинам со шрамами, а то и к одноглазым и одноногим, не видели в горбуне ничего необычного. Не делали вид, а именно не замечали его увечья. Александр это чувствовал, и ему было легко и просто.
Тагэре с нескрываемым интересом слушал рассказы о зачарованном городе за горами, обнесенном огненным кольцом, за которым спит какая-то красавица, о могучих звероподобных воинах с рысьими глазами и клыками, о всадниках на пятнистых иноходцах, не признающих ни Творца, ни Антипода. Для сына Шарло Отлученные земли были такой же сказкой, как и Черный Сур, но в Эскоту долетали отблески странной чужой жизни, обрастая небылицами и превращаясь в легенды.
Два дня промелькнули, как сон. Сандер пил вровень со всеми, но не пьянел. Он вообще не пьянел, может быть, поэтому и не любил вина. Жавер с одобрением смотрел на гостя, похоже, пить вровень с владетелем Лидды удавалось мало кому. Они переговорили о многом, начиная с достоинств горных кабанов и кончая недостатками Джакомо, старательно обходя лишь эльтскую резню. Может быть, спроси Сандер об этом, старый граф и не стал бы лгать, но Сандер не спрашивал. Пару раз их беседу прерывали воины в полосатых плащах, что-то вполголоса докладывавшие своему господину, но Эстре не прислушивался. Он верил хозяину, ему просто ничего другого не оставалось.
Третий день торжеств клонился к концу, было съедено и выпито все, что можно. Воины устали поднимать костяные, оправленные в бронзу чаши, а волынщики и лютнисты оставили свои инструменты и смешались с гостями у нижних столов. Жавер Лидда хитро прищурился и наполнил две чаши.
