– Рито, – Александр старательно улыбнулся другу, – а где они?
– Кто они?
– Кошки.
– Где кошки? Похоже, это главный вопрос, который волнует Арроев, неважно Лумэны они или Тагэре. Окно закрыто, дверь тоже, так что кошки тебе приснились...
– Может быть. Мне много чего снилось. Кошка, которая разбила кувшин с вином, потом еще пять или шесть, которые меня грели, а затем песня...
– Какая песня?
– Странная. Такое только во сне бывает. Я не знал языка, на котором ее пели, но понимал все. Ни один из наших менестрелей никогда так не пел и не споет. Только Сивый Анн, но он исчез. Ты его не слышал, но поверь, даже для него эта песня почти невозможна.
– Ты совсем не понял, что это за язык?
– Совсем. Но он музыка сам по себе. Клирики много говорят про вестников, но те лишь славят Творца. ТАК им не спеть, да и что они знают о любви...
– Значит, тебе пели о любви?
– Да. Я даже запомнил. «Любовь, если она сильна, чаще приносит страдание, чем счастье, но не изведавшие любви живы лишь наполовину, и потому любовь благо, даже когда кажется проклятием...»
– Сандер, я готов поклясться, что ты сам все сочинил.
– Я не пою и не пишу стихов, да и слов таких бы не нашел.
– В жизни – да, потому что мы держим себя на цепи, но во сне мы свободны. Это твои слова, тебе приснилась и песня, и кошки. – Рафаэль осекся на полуслове.
– Что с тобой?
– Со мной ничего, но кувшин с вином и вправду разбит. Хотя окно закрыто, – Рафаэль встал и обшарил просторную полупустую комнату, – здесь, кроме камина, в котором еще угли не остыли, и кровати спрятаться негде, – мириец поднял с пола золотой медальон на оборванной цепочке, – пойду швырну в Льюферу.
– Дай лучше мне.
– Зачем? Ты прав, что выбросил. А Бэррота я вечером убью. Он хороший боец, но я сильней. Эту дрянь тоже следовало. Если в твою постель и залезала кошка, то это Даро. Похотливая, неблагодарная тварь.
– Рито, уймись. Не надо никого убивать. Артур ни в чем не виноват, он ничего не знает, я уверен. Его отец интриган, но наш виконт прост, как правда. Он влюбился в Даро, а она в него. И неудивительно. Если кто и виноват, то только я.
– Ты?!
– Я, Рафаэль. Я, и никто другой. У меня не хватило мужества сделать Даро своей женой. Даже тайно, и я ее все время оставлял одну...
– Ты же не на охоту ездил.
– Да, но она живой человек. Она молодая, красивая, два года пряталась в доме Миранды, боялась, что кто-то узнает о ее позоре.
– Позоре?!
– Позоре, Рито. Ты знаешь, что было бы, если б все раскрылось? Она оказалась бы в одной цене с Эжени Шаре. Я должен был жениться, когда она меня любила или думала, что любит.
– Пойду-ка я, пожалуй, к Евгению.
– Это еще зачем?! Ему незачем знать.
– Затем, что тебя нужно к лику святых причислить. Немедленно!
Александр невольно улыбнулся.
– Арде! Святые знамениты тем, что соблазняют невинных девушек и плодят бастардов.
– Я признаю Шарло и Катрин своими, а с матерью что-нибудь придумаем. – Рито был зол, как никогда.
– Нет!
– Ты не хочешь? Но я думал...
– Они единственное, что у меня осталось. Они лишились матери, но отец у них будет, и пусть все думают что хотят.
– Но тебя спросят о матери.
– Буду молчать. Поболтают, а потом сами что-нибудь придумают, убедят себя в этом, и готово. Даже если что потом и всплывет, не поверят.
– Сандер!
– Хватит об этом. Дай мне слово, что оставишь Артура в покое, и поговорим о чем-нибудь другом. Чего это ты дверь высадил?
– Слово даю, но большего от меня не требуй. Красавчик, может, и не виноват, но сестры у меня больше нет. А дверь... Меня Обен напугал, что во дворце завелся отравитель. Ты на стук не ответил, я и не выдержал. Кто ж знал, что ты песни слушаешь.
– Я и вправду вчера не хотел жить, но с этим покончено. У меня двое детей, брат, друзья. Я должен жить, и я буду жить.
– У тебя, между прочим, еще и враги есть.
– Верно, есть. Я знал, что вино было отравлено, но не помню, как разбил кувшин. Я готов был поклясться, что это была черная кошка. Наверное, я все же был не в себе.
– А сейчас?
– А сейчас в себе. Вот оденусь и пойду, предъявлю себя Обену, чтоб не волновался. Поедешь со мной?
– Поеду. У Обена можно прекрасно позавтракать, не опасаясь отравы. – Рафаэль пытался шутить, но Сандер видел, что другу немногим веселее, чем ему самому. Он знал мирийца и понимал, что тот не простит сестру, как не простил отца. Рито Кэрна отдавал близким всего себя, но он же умел безжалостно вырывать из сердца тех, кого считал предателями.
Нэо Рамиэрль
– Что случилось, Аддари? – Вопрос был более чем уместен, потому что стояла глубокая ночь. Впрочем, Солнечный принц, похоже, взял в привычку навещать гостей ночами.
– Рамиэрль, я должен тебе сказать...
– Тогда сначала помолчи, – Роман сосредоточился, проверяя охранные заклятия, – похоже, Солнечным и в голову не пришло, что одичавший подданный бунтаря Ангеса способен их перехитрить, – все в порядке. Я слушаю.
– Мой отец... Ты, – Аддар замялся, – Рамиэрль, я...
– Ты должен сказать мне что-то неприятное, касающееся твоего отца. Я слушаю.
– Они... Отец, Тэноллиан и Ильгэйбэ долго совещались и пришли к выводу, что ты опасен. Завтра после казни они решили низвергнуть в Бездну и тебя.
– А Норгэрель?
– Насчет него неясно. Брат отца и Ильгэйбэ настаивают на низвержении, но отец не хочет.
– Ильгэйбэ права. Норгэрель не согласится меня оставить. Что ж, спасибо, что предупредил. Бездна... Как это мило с их стороны, ведь нас могли просто отравить.
– Яд – оружие Тьмы.
– В самом деле? А Бездна, стало быть, орудие Света? Прости... Что ж, постарайся увильнуть от столь поучительного зрелища. Мы, понимаешь ли, будем защищаться.
– Ты – хороший воин.
– В Тарре считался неплохим...
– Многие погибнут.
– Видимо, – согласно кивнул Роман, – что поделаешь, открытое убийство имеет определенные недостатки в сравнении с ядом. Мы постараемся низвергнуться в Бездну в изысканном обществе.
– Я потому и пришел, – Аддар вздохнул. – Я не хочу, чтобы вы погибли, и не хочу, чтобы вы погубили других. Уходите. Я приготовил лошадей и все, что нужно в дорогу, я знаю все охранные заклятия и сумею отвести глаза стражам. Вы вернетесь туда, откуда пришли, и все будут живы...
