Филипп не заставил себя ждать. Вместе с ним вошли шестилетний наследник, королева с неизбежными родичами, герцог Ларрэн, откровенно страдавший от похмелья, Гастон Койла с канцлерским ключом и Антуан Бэррот, въехавший в ближайшие приближенные на подвигах сына. Филипп глядел угрюмо, хотя, возможно, все дело в освещении, да и повод, по которому собрались, к веселью не располагал. Евгений вспомнил открытое лицо Шарля Тагэре. В присутствии герцога самый мерзкий день начинал казаться солнечным, он бы и в Илларионов храм внес толику тепла.
Возглашальщики
[119]
уже раздули уголья в кадилах, пора было начинать.
Евгений столько раз произносил эти слова и совершал эти жесты, что ему совсем не нужно было за собой следить. Служба текла торжественно и плавно. Пел хор, звучал орган, зажигались и гасли свечи, служки, возглашальщики и клирики младших рангов не допустили ни единого промаха. Время от времени кардинал бросал взгляд на королевское семейство. Филипп и Элеонора слушали с должным вниманием и усердием, Жоффруа явно не терпелось выпить, Вилльо вели себя так, как ведут себя нобили в храме, когда им не удается отвертеться от присутствия на службе. Койла, похоже, вспоминал минувшие битвы, по крайней мере, его глаза смотрели не вперед, а вбок, на икону святого Шарля
[120]
. Бэррот, тот стоял с тем самым ханжески-благочестивым видом, за который Евгению не раз хотелось убить своего альтеруса на месте, а вот в глазах маленького Филиппа отчего-то застыл ужас, наверняка его испугали глаза Судии-Кастигатора.
Страшная икона, это так, трудно даже представить, что пережил древний художник, если смог изобразить такое. Самое малое, смерть семьи на собственных глазах от рук насильников и изуверов. Да и остальные найденные фрески немногим лучше. Вот сбежавший куда-то мастер, начавший расписывать пустые стены, был совсем другим. Добрая душа, хоть и печальная. Его святая Рената и святой Эрасти полны не только грусти, но и любви. Интересно, почему он ушел, не потому ли, что не мог вынести этой давящей тяжести?! Завершали же работу богомазы, пусть умелые и усердные, но не создавшие ничего особенного.
Повторяя знакомые слова, Евгений пробежал глазами законченные буквально накануне фрески. Красиво, но не более того. Слава святому Эрасти! Все! Он свое дело сделал. Теперь остается лишь стоять и слушать, как Илларион повторит заключительную молитву, затем ее же прочитают младшие клирики, вступит хор, и все. Можно будет выйти на улицу, под мрачное зимнее небо. Евгений повернулся лицом к алтарю и приготовился пол-оры проспать с открытыми глазами. Илларион начал молитву, и кардинал, как и было положено, возвел очи горе, столкнувшись со взглядом нарисованного Кастигатора. Что-то словно укололо в сердце, тяжесть стала нестерпимой. Евгений, не в силах пошевельнуться, не то что крикнуть, наблюдал, как дивные фрески осыпаются, уступая место неопрятным стенам, о которых говорил Сандер Эстре. Илларион продолжал вдохновенно молиться грязным кирпичам, не замечая того, что по стене побежали змеистые трещины, становясь все шире и шире, послышался зловещий треск, храм был готов рухнуть, похоронив под своими сводами собравшихся. Илларион молился, хор пел, Евгений тщетно пытался их остановить, но его не слышали. Тяжесть становилась все нестерпимей, но каким-то немыслимым образом он, старый, больной и маленький, поддерживал своды огромного здания.
Все бы успели выйти, если б поняли, что нужно бежать. Огромный кусок кирпичной кладки под самым потолком рухнул, кого-то придавив. Раздался вопль боли и отчаянья, но это не остановило ни хор, ни епископа, вместо молитвы святому Эрасти начавшего молитву в честь Триединого. Раненые и умирающие кричали и хрипели, жутким образом дополняя мелодию, Евгений поднял глаза к дыре, надеясь на прощание увидеть хотя бы небо. Неба не было, была какая-то опаловая муть, прорезаемая безумными разноцветными молниями, а затем в проеме появилась закутанная в белое светящаяся фигура. Скрестив руки, некто наблюдал за агонией. Сорвалась вниз огромная люстра, наверняка убив на месте королевскую семью и Иллариона. Да, его голос смолк, но хор продолжал петь. Евгений не удержался на ногах и рухнул на колени, не в силах оторвать взгляд от фигуры в провале, озаряемой радужными вспышками.
Белый сделал шаг вперед, но на дороге у него встали трое. Двое мужчин – седой и темноволосый и женщина с длинными светлыми косами. Белый сделал шаг в сторону, давая дорогу Святому Ходу, молитва Калватору зазвучала громче, но трое не отступили, лишь темноволосый обнял за плечи своих спутников, замыкая живую цепь. Раздался грохот, образовался еще один провал, в который вошел еще один Белый. Или тот же самый, но здесь его остановить было некому! Нет! Защитник появился и здесь.
Шарло? Он же мертв уже восемнадцать лет. Неужели возвращаются даже оттуда?! Треск агонизировавшего здания становился все сильнее, но те, наверху, продолжали свой поединок, а хор – свою песню, уже ничем не напоминавшую молитву. Грубый, жестокий напев, напев насильников, палачей, мародеров, дорвавшихся до своей войны.
Глаза Евгения уткнулись в лиловый хитон. Он с трудом поднял голову и увидел Иллариона, целого и невредимого, смотревшего на кардинала сверху вниз со странным выражением. Так смотрят на букашку, которая не стоит даже того, чтобы ее раздавили. Затем антонианец медленно повернулся и пошел к центральной колонне, у подножия которой находился алтарь. Евгений не сомневался, что сейчас произойдет. Илларион обрушит храм, похоронив под его обломками всех, кто пока еще жив. Именно для этого он и собрал под его сводами всех – от короля до нищих. Останавливать его некому, Евгений попытался рвануться, но не смог даже встать. А Илларион был уже рядом, он повернулся, на его лице не было радости, лишь хорошо известное Его Высокопреосвященству чувство долга. Антонианец поднял посох, но его перехватила чья-то рука в железной перчатке воина. Сандер Тагэре! Он все-таки здесь! Евгений с облегчением вздохнул, и все исчезло.
Когда он открыл глаза, то увидел встревоженное лицо Жоржа Мальвани. Сзади, кажется, были король и Илларион со своими всезнающими и одновременно пустыми глазами. Нестерпимо болели левая сторона груди и спины и отчего-то рука, но это была живая боль. То, что он умирает, Его Высокопреосвященство понял сразу. Его еще хватило, чтобы прошептать имя Жоржа. Епископ Доадский склонился ниже, и Евгений, как ему казалось, четко и громко приказал уничтожить Иллариона и снести Храм Триединого. Или, если не получится, хотя бы закрыть.
«Благословляю тебя на жизнь, сын мой, – шепнули побелевшие губы, – сбереги Александра... Как угодно, но сбереги...»
Последние слова Его Высокопреосвященства епископ разобрал, но первые... Ему почудилось имя Иллариона, но что хотел от антонианца умирающий, Жорж Мальвани не понял.
2887 год от В.И.
