– О паршивой овце ты, надо полагать, и без меня знаешь? А если всерьез, – безупречное лицо виконта стало жестким, – разве только он дошел своим умом Проклятый знает до чего? Ты спрашиваешь про Жоффруа? Он всегда был, есть и будет тряпкой, почему он такой, понятия не имею. Спроси Корнелиуса при случае, может, ответит. Не в Жоффруа дело. Ты о других задумайся!
– О других? – Александр наморщил лоб. – О чем ты?
– А вот о чем. Что толкнуло Рауля к убийцам своих родичей? Обида? Но какая обида может перевесить кровь отца, деда, друга?! Что заставило Филиппа нарушить свои обязательства? Любовь? Но разве король-Тагэре может ставить любовь к женщине выше любви к Арции, а нынешняя война, предательство Рауля и, в конце концов, его смерть (назовем кошку кошкой) – плата за глупости, чтобы не сказать подлости твоего брата. И не смотри на меня так. Нам завтра друг другу спину прикрывать! Я пойду за тобой в бой, но я не хочу врать. Дай-то Бог, чтоб мы победили и чтобы после победы Филипп отличил друзей от новых Фарбье, хотя что-то не похоже. Отец не от хорошей жизни уехал к Марку, кстати говоря...
– Сезар!
– Погоди. Я еще не все сказал. Отчего твоя мать затворилась в Эльте? Почему Анастазия из друга Тагэре превратилась во врага, причем страшного? Люди, которых мы знаем не один год, умные, добрые, честные, творят такое, что уму непостижимо. Вот о чем надо думать... Я далек от того, чтобы повторять сказочки об Антиподе, сбивающем людей с пути истинного, но ведь творится Проклятый знает что! Прости...
– Да что ты, какое «прости»... Мне просто в голову не приходило обо всем сразу подумать.
– Погоди! Кто-то идет!
В их сторону, не скрываясь, двигалась какая-то нескладная, но прыткая фигура. Сезар с Александром какое-то время молча за ней следили. Похоже, вечерний гость был один. Мальвани кивнул Александру и, нырнув в сумерки, вынырнул за спиной пришельца, приставив к его шее охотничий кинжал. Тот вздрогнул от неожиданности и поднял руки. Александр, еще раз прислушавшись, подошел к ним.
Добычей Сезара оказался коренастый молодой парень с маленьким носом и огромной выдающейся вперед челюстью, отчего в профиль его физиономия напоминала ущербный месяц.
– Сандер, – Мальвани кивнул на малоносого, – наш гость знает много интересного и обещает еще больше, но не даром.
– Десять аувов, – сообщил молодчик, – нет, фетывнадцать!
– За что хоть?
– За дево, – объяснил парень, – в бовоте есть твопинка, и по ней только фто кое-кто пвофол.
– Кто прошел?
– Фетывнадцать аувов, – насупился «месяц».
– Разоримся? – подмигнул Сезар Александру, тот улыбнулся и снял с пояса кошелек. Гость принял монеты по одной, попробовал на зуб, удовлетворенно ухмыльнулся, ссыпал десять монеток в висящий у пояса кисет, а четыре всунул в видавшие виды сапоги.
– Все фестно, – объявил он, – так вот – только фто с той стовоны сюда пгифли совдаты с лофадьми. Много. Они стали за певевеском.
– Где?
– Тама, – указал пальцем любитель ауров.
Норгэрель
Стайка красногрудых птиц вспорхнула с припорошенной снегом березы, подняв легкое сверкающее облачко, и Норгэрель счастливо рассмеялся. Его радовало все: и пушистые еловые лапы, и песни пришедших к ним с миром белых волков, и белые облака в синем небе. Странная болезнь ушла, оставив лишь память о пережитом кошмаре и слабость, постепенно отступавшую перед заклинаниями Рамиэрля и магией мира Зимы. Он был здоров, хоть пока еще не рисковал далеко отходить от давшего им приют дома, словно бы ждавшего тех, кто наконец в него войдет, разожжет огонь, откроет ставни, достанет из погреба бочонок с обжигающим темным напитком и копченые оленьи окорока.
Нэо и Норгэрель так и не поняли, был ли странный дом в лесу прихотью самого Ангеса, создавшего этот уголок снега и свободы для себя, истосковавшегося среди парков и дворцов Светозарного. Не знали они и сколько времени миновало во внешнем мире, о котором по молчаливому уговору старались вспоминать пореже. Здесь минуло две кварты, наполненные снежным сверканием, синими сумерками, запахом хвои, треском огня в очаге. Мир Зимы прекрасен, но они не могут остаться здесь навсегда. Когда он окончательно убедится, что здоров, нужно будет что-то придумать. Рене говорил про двери в иные миры, они должны попробовать их отыскать.
Солнце скрылось за горами, окрасив их теми же красками, что и грудки птиц, тени под деревьями стали чернее, Норгэрель прошел в дом и разжег огонь в очаге. Скоро вернется Рамиэрль, и начнется еще один вечер, похожий на вереницу предыдущих.
Еловые поленья занялись сразу, золотые огни весело и задорно плясали, дразня вылезающую из углов ленивую, ласковую тьму. Норгэрель так и остался сидеть на полу, обхватив колени руками, наслаждаясь теплом и покоем. Ничто не нарушало тишины, кроме треска огня. Грязь, кровь, соблазны – все осталось во внешнем мире... Он всегда любил здесь бывать. Ангес не был его господином, скорее, они были друзьями. Да, Воин был могуч, даже Арцей и тот не мог быть уверен в победе над братом... Арцей.... А ведь глава Светозарных был глуп, глуп не умом, а сердцем. Он предал Тарру, которую, впрочем, никогда особенно не любил. Но в ней он стал первым, а это для повелителя молний было главным...
Если б Ангес взбунтовался, желая занять Престол Сил, Арцей бы понял, он давно подозревал Воина в этом желании. В самом деле, тот был слишком силен, чтобы быть всего лишь одним из Семи. Каждый, по мнению старшего, мечтал стать первым, если не единственным. Желал ли Ангес власти? Он мог бы поклясться, что нет... Он хотел быть свободным, хотел покинуть Тарру и пройти тайными и заповедными дорогами в ту часть миров, что еще не знает силы Света. Ангес мечтал уйти и ушел бы, если б не Дева, находящая удовольствие в игре с братьями и сестрами и в своих тайнах. Любовь удерживала Ангеса, но с ним, своим другом, Воин был откровенен. Он рассказывал о радужных тропах, о мостах над морями клокочущего безумия, о мирах, окруженных багровым пламенем, мирах, в которых идут великие войны, где Сила ломает Силу, а Воля сковывает Волю. До того, как Престол Света отдал им Тарру, Ангес успел увидеть достаточно, чтобы понять: настоящая жизнь – это дорога без конца и бой за безнадежное дело.
Можно выйти одному против бесчисленных ратей. Если ты не боишься, если веришь в себя и нет ничего дороже того, что защищаешь, ты можешь победить. Можешь и погибнуть, но отчаянье всегда бывает преждевременным... Однажды Воин чуть было не пришел на помощь кому-то, окруженному в своей твердыне. Сколь слаб был огонь, зажженный обреченным, в сравнении с окружившим его пожаром, но он держался. Лишь зов Адены заставил Ангеса оглянуться и промедлить. А потом... Потом он стоял на пепелище, в первый раз поняв ужас слова «поздно». Он ушел, унося с собой уголек угасшего костра. Как память о том, кому не успел подставить плечо. Кем тот был? За что и с кем сражался? Наверное, можно было узнать, но не имело смысла, хотя темная бесконечность унесенного им камня твердила, что это был враг. Если не самому Ангесу, то Престолу Сил. Но и перед врагом можно склонить голову, а союзников можно презирать.
