Легкий порыв ветра настиг бланкиссиму и ее спутницу на самом пороге, они успели заметить лиловую вспышку, но гром догнал их уже внутри здания. Заполненные лучшим маслом светильники, колонны, резной алтарь, лики святых, ковровые дорожки, запах курений, золотистый свет… Привычная обстановка отогнала непрошеные мысли, Шарлотта, слегка наклонив голову, приветствовала сестер. Почему нет Анны и Корделии, понятно. Ежемесячное недомогание, во время которого посещать храм – грех, но где же Юнна? Завтра она с нее спросит, а Леона стоит как наказанная. Если так пойдет и дальше, от нее придется избавиться. Дюз или серая лихорадка? Нет, не стоит пускать к себе ищеек Анастазии, пусть сестра с миром уйдет в мир иной.
Опять гром, и как близко! Бланкиссима уверенным голосом начала первую из Великих молитв, благословляющую испытания, посылаемые свыше. Слова привычно лились, сплетаясь в витиеватые и, по мнению Шарлотты, не самые умные фразы, но чувство тревоги вернулось и больше не проходило. Наоборот, понемногу – очень медленно – усиливалось, становясь чем-то осязаемым, сдавливая виски. Возраст или волнение? Что бы ни было, после службы надо выпить отвар зеленушки и полежать с закрытыми глазами. Не сегодня-завтра в Гразе все решится, с горбуном будет покончено, а с Тартю они с Элеонорой при помощи малышки Норы управятся. Внешностью девочка удалась в мать, но ума не больше, чем у курицы, и это радует…
«Мы полны скверны, омывающей нас, как море омывает остров. Нет нам прощения, ибо несем мы на себе печать Первого греха и являемся сосудами Последнего…»
Все шло как и подобает. Произнося вторую из молитв, бланкиссима возвела очи горе, вперив взгляд в цветные витражи под самым потолком. Золотистые стекла не могли скрыть нависших над храмом мрачных туч, которые, казалось, чего-то ждали. Как душно…
Сильный порыв ветра ударил во все окна одновременно, что-то сверкнуло, и тут же оглушительно проревел гром. Языки пламени в светильниках дрогнули, витражи жалобно задребезжали. Гром прервал молитву, заглушив пение, но Шарлотта справилась с собой и как ни в чем не бывало продолжила: «Нет кары, аще как от Триединого, ибо нет ни того, ни той, кто не был бы виновен в глазах Кастигатора».
До завершения третьей Молитвы оставалось четыре строфы. Сестры пели, и бесстрастные, хорошо поставленные голоса поднимались вверх, к разноцветным стеклянным картинам, за которыми затаились облачные звери.
Шарлотта уже собралась произнести последнюю фразу, но не успела. В купол храма, развалив его на куски, ударила молния, а громовая волна превратила витражи в кучу осколков и стеклянного крошева. Обломки камня, балки, разноцветные, режущие не хуже ножей стекла, тяжелые светильники – все это рухнуло внутрь, раня, убивая, калеча…
В образовавшемся провале бешено вращались раздираемые молниями черно-серые тучи. Гром неистовствовал, перекрывая шум от падения обломков. Вряд ли те, кто был застигнут несчастьем, успели понять, что произошло, а сверху из самого центра облачного вихря ударила вторая молния. Ветвистый олений рог ворвался внутрь прогневившего небо здания, пламенеющие отростки пропахали по стенам, обрушив несколько колонн, и выплеснувшееся из светильников пылающее масло подожгло то, что пощадил небесный огонь. Деревянные панели, пол, ковры, тканые и рисованные на драгоценных палисандровых досках иконы – «пищи» для пламени хватало, а ураганный ветер с хохотом врывался через проемы выбитых окон и дыру в потолке, раздувая пожар.
Шарлотта пришла в себя первой, успев отскочить от обезумевшей Фернанды, чьи волосы и одеяние горели. Леона умудрилась швырнуть живой факел вниз и сбить огонь; лучше б позаботилась о себе, Фернанде все равно не жить… Сестры бестолково метались среди рухнувших колонн. Новый удар потряс храм до основания, обрушив чудом державшийся на обломке потолочной балки центральный светильник. Четыре женщины – Теона, Эльвира и кто-то – еще упали там, где уже вовсю полыхало. Одна из сестер так и осталась лежать, трое, кое-как поднявшись, слепо бросились в стороны. Теона на бегу столкнулась с другой сестрой, сбила ее с ног, свалилась сама и принялась кататься по ковру, пытаясь сбить пламя. Две или три дурищи бросились на колени, пытаясь молиться, но заслужили удар потолочной балки. Хотя, возможно, это и было милосердием, так как смерть молельщиц была быстрой. А пламя разгоралось, черный дым рвался вверх к пляшущим в проломе тучам, трещало, шипело, в сумраке вспыхивали и гасли багровые искры, словно изображенный на одной из тканых икон ад выплеснулся за пределы картины.
2895 год от В.И. Вечер 10-го дня месяца Собаки АРЦИЯ. МУНТ
Капитан городской стражи Жозеф Клеман с удовольствием смотрел на хлеставший за окнами дождь, представляя, как ругаются те, кому выпал вечерний обход. Короля в городе не было, но заведенный еще Обеном Трюэлем обычай неукоснительно соблюдался – в любую погоду городская стража утром и вечером проходила по главным улицам, дабы жители доброго города Мунта чувствовали себя под защитой короны и знали, за что платят налоги. Конечно, от злоумышленников это не спасало, но порядок есть порядок, и стражники в синих плащах с нарциссами честно топали по городу, гремя оружием и подмигивая хорошеньким служанкам. Но в такую погоду добрый хозяин собаку на улицу не выгонит, а кошка и сама не пойдет.
Клеман прикидывал, не перебежать ли через улицу в «Синюю овцу» или лучше дождаться с обхода этих мокрых куриц, и тут в дверь – нет, не постучали, а забарабанили. Жозеф кивнул своему помощнику, которого в подражание гвардейцам называл аюдантом, и тот исчез в коридоре.
– Кто идет? – Голос юноши ломался, но он старался казаться бравым воякой. Не будь здесь начальника, наверняка бы брякнул что-то вроде: «Кого нелегкая принесла, Проклятый побери!»
Что ему ответили, капитан не слышал, но по звуку торопливо отодвигаемого засова понял – дело и впрямь спешное. Накинув кожаный плащ – никогда не помешает показать, что ты готов к любым неожиданностям, – Клеман вышел навстречу вечернему гостю, буквально ввалившемуся внутрь. Жозеф всегда гордился своей памятью на лица и сразу узнал краснорожего никодимианца, собиравшего пожертвования перед вечерними службами. Кажется, его звали брат Жан, но в каком он был виде! Мокрый, как мышь, и задыхался, как новобранец на плацу. Видать, бежал всю дорогу, обокрали его, что ли? Не иначе! Из-за чего еще клирик станет бегать под дождем?
– Заходите, брат Жан. Вот сюда, к огню, Поль, согрей гостю вина…
Но монах – небывалое дело – отказался от дармовой выпивки. Выкатив и без того рачьи глаза, он набрал в грудь побольше воздуха и проблеял:
– М-м-молния! П-п-потом еще од-д-дна!… б-б-быстрей!
– Молния? Какая, к Проклятому, молния? Пожар, что ли?
– Ск-к-корее!… Г-г-горит-т!!!
При необходимости Клеман умел действовать решительно. Схватив гостя за шиворот и как следует встряхнув, чтоб пришел в себя, он гаркнул:
– Где горит?!
Встряска помогла, во всяком случае дар речи к брату Жану вернулся. Вместе с жаждой.
– Циалианское подворье горит. – Монах умильно глянул на кувшин в руках аюданта. – Как вдарило, так купол и рухнул… Полыхает – страсть, а двери завалило.
